Похоже, подумал Мурат, она волнуется больше, чем он сам...
Он заранее натаскал к оголовку камней, щебня, земли — на тот случай, если вода слишком уж сильно размоет перемычку и ее придется закрыть. Но все обошлось, прозрачная горная вода устремилась по ложу водовода, тут же мутнея на глазах, достигла Изат, стоявшей у кромки поля, и та с громким криком «ура» побежала наперегонки с ней по берегу арыка. И живительная влага растеклась по сухой, уже кое-где потрескавшейся земле... Прав оказался Мурат — после обильных майских дождей уже почти две недели не выпало ни капли...
Теперь он ездил на поле раз в два-три дня и поливал его по частям, пролетами, разделенными отводными канавами. Поле, конечно, не было идеально ровным, и при первом же поливе выяснилось, что до некоторых мест вода почти не доходит, а в других ее слишком много. Пришлось на ходу переделывать канавы, и Мурат досадовал на себя, что сразу не догадался, как надо было копать их,— ведь стоило повнимательнее осмотреть поле, и наверняка видны были бы все неровности. Но ведь никто не учил его этому делу... Хорошо еще, что прежде ему приходилось заниматься кладкой, и водовод — Мурат называл его лотком — получился и в самом деле довольно прочным... Но и в нем вскоре выявились огрехи. Однажды уровень воды в арыке стал понижаться прямо на глазах. Еще не понимая, в чем дело, Мурат быстро пошел к лотку, увидел — вода прорвала его и почти вся уходит в пробоину. Проклятье! Он закрыл перемычку, оглядел разодранный бок лотка. Вспомнил, что, когда работал здесь, ему самому показалось, что дерна слишком мало, но то ли он очень уж
устал в тот день, то ли поленился, но поторопился замазать глиной. Вот и вышло боком... Теперь он заделывал пробоину очень тщательно, осмотрел все ложе, поправил его в нескольких местах и только потом открыл перемычку. И подумал о том, что надо как-то заранее обезопаситься от резкого подъема уровня воды в реке. А так обязательно будет, как только пойдут дожди. Если размоет оголовок, вряд ли они дождутся урожая... А такой момент может в любой день наступить, и не только от дождей, но и от резкого таяния ледника. Незачем испытывать судьбу, надо почаще ездить, а еще лучше — переселиться совсем. На станции и без него управляются, и Гюльшан, и Изат давно стали заправскими , записывают все вовремя и четко, ему остается только просмотреть и перенести данные в журнал.
Но все эти новые заботы были сущим пустяком по сравнению с недавней каторжной работой. Мурат обнаружил, что сам процесс полива — немалое удовольствие. Он мог подолгу смотреть, как растекается по земле вода, как лопаются радужные пузырьки и серый сухой цвет земли сменяется темным и влажным, и однажды ему даже подумалось, что таким способом она благодарит его, хотя и понимал, конечно, что все объясняется куда более буднично и просто. И вряд ли уж так сразу и заметно выпрямлялись ячменные колосья после полива, но если Мурату хотелось так думать, то почему бы нет? Знакомое с детства, но затем надолго забытое и сейчас возродившееся с новой силой чувство единения с землей умиротворяло Мурата, очень приятно было чувствовать себя хозяином этой земли, воды, знать, что всего лишь от нескольких взмахов кетменя зависит благополучие его земли, его посевов, его урожая...
И как хорошо было, что можно не спешить. Куда торопиться? Полить всегда успеем, воды много, арык в порядке... И он садился уже не для того только, чтобы отдохнуть, а просто посмотреть на горы, на небо, на сурков, неподвижными кургузыми столбиками замерших у своих норок,— видно, они никак не могли понять, что нужно этому одинокому человеку на забытом богом клочке их земли...
Но чаще всего он смотрел на свое поле. Вспоминал, с каким нетерпением и страхом ждал всходов, не зная, взойдет ли вообще что-нибудь. Ведь это было не семенное, а самое обыкновенное фуражное зерно, к тому же год пролежавшее, считай, под открытым небом. И какими же жалкими были первые ростки, как тяжело было пробиваться им сквозь неумело обработанную землю... Но со временем поле набирало силу, исчезали проплешины, хотя в нескольких местах и остались, и теперь уже можно было не сомневаться, что какой-никакой, а урожай будет... А какой все-таки? И Мурат, внимательно разглядывая колосья, принимался подсчитывать. И получалось, что если и дальше все пойдет хорошо, можно будет собрать чуть ли не двадцать мешков. Хорошо, пусть не двадцать, а только пятнадцать... Все равно много. С лихвой хватит и на зиму, и на следующий год... Господи, неужели им еще и это предстоит? Ладно, все уже, кажется, смирились с тем, что в это лето к ним никто не приедет, но неужели и весной...
Чтобы отогнать невеселые мысли, Мурат знал только одно средство — работу...
Однажды он подумал: а не сделал ли ошибку, уехав из родного аила и забравшись сюда, в горы? Был бы сейчас, как его отец, хлеборобом. И взращивал бы не этот клочок земли, а тучные поля долины... Он вспоминал эти поля и покойного отца. Были годы таких обильных урожаев, что хлеб не успевали свозить с полей, и сколько же тогда пропадало его... Изобилие... А отец не мог равнодушно пройти даже мимо нескольких зерен, просыпанных на дорогу. Он, кряхтя, нагибался, подбирал их, пересыпал в ладонях и, случалось, сдунув пыль, кидал их в рот и жевал. Тогда Мурату казалось странным это, вон ведь сколько зерна — и на току, и в ямах, и в мешках. Что могут значить несколько зернинок? А отец говорил: «Ты еще молод, многого не понимаешь... Это ведь тоже хлеб.— И он снова нагибался, собирал зерна вместе с пылью.— А перешагнуть через хлеб, не поднять его — большой грех... Это сейчас его много, а я помню времена, когда ради горсточки толокна приходилось пороги обивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94