Так Удрису приходилось колебаться между хорошим заработком и большим риском. Такое колебание лишило Удриса равновесия, и он страшился одиночества, когда на человека наваливаются разные сомнительные цифры и грозят его задавить. Поэтому Удрис уходил из дому, проводя дни и ночи среди пропойц в рижских кабаках. Все кельнеры знали его и именовали господином директором. Но между собой они пожимали плечами и зубоскалили о том, долго ли еще сможет «Крауя» выдерживать транжирство Удриса. Вообще кельнеры отлично видят, кто пьет за свои любезные, а кто силится прыгать выше головы; Эти последние швыряются деньгами и любят скандалить, пытаясь таким способом отделаться от гнетущего страха. После того как они побеснуются некоторое время, кельнеры начинают судить и рядить, скоро ли для них наступит похмелье. И действительно, кельнеры ошибаются редко: вскоре подобные буяны и кутилы попадают в тюрьму за растрату чужих денег. Тут-то и начинается так называемое похмелье.
Насчет Удриса кельнерам давно уже было ясно, что пора похмелья для него наступила. И все же они диву давались, до чего он цепко держится и умело выкручивается. Впрочем, это все равно не могло заставить кельнеров подумать, будто Удрис проматывает собственные деньги. Нет, они очень хорошо знали, что даже самая прочная вешалка все-таки когда-нибудь сломится, если на нее повесить чрезмерную тяжесть. Эти мысли кельнеров чисто подсознательно ощущал и сам Удрис. Вначале это угнетало его, но потом придало упорства. Ага, вы ждете, но меня не так-то легко поймать. Я еще долго продержусь. С таким настроением Удрис часто ходил по ресторанам и с особенным наслаждением муштровал кельнеров, как бы желая отомстить за их тайные помыслы и доказать, что все же не будет так, как они думают. Однако
Удрис чувствовал также, что других людей некоторое время можно обманывать, но обмануть самого себя гораздо труднее, а то и вовсе невозможно. Его особенно задели за живое слова Нагайниса: до сих пор никто не высказывал подобных вещей Удрису так прямо. Это был нехороший признак — ведь язык распустил именно тот, кто сильно зависел от Удриса. Сескис, скажем, мог бы сделать это по своей простоте. Но Нагайнис был слишком прожженным дельцом и в прежние времена никогда не позволял себе подобных выражений по адресу Удриса. Наверняка он уже что-то почуял. И Удрис встревожился.
— Не бойся, старик, никто еще не хватает ни тебя, ни меня, — словно бы угадав его мрачные мысли, сказал Нагайнис. — Хлопнем еще по чарке и пойдем домой отсыпаться.
— Какое теперь спанье, ко мне сон нейдет. Надо пойти узнать, не собираются ли наши важные господа двигаться дальше, — и Удрис направился в тот угол, где беседовали Цеплис, Осис, Цирулис, Дзилюпетис, Зутис, Лейман и Заринь. После ухода Удриса Нагайнис шепнул Сескису:
— Видал, как его припекает? Нигде себе места не находит. Даже сон к нему нейдет. Значит, скоро уже на отдых. — В это мгновение лицо Нагайниса напоминало сжатый в злобной радости кулак.
— Думаешь, долго не продержится? — боязливо спросил Сескис.
— Если не заберут, сам полетит на огонь. Он уже нигде места себе не находит.
— Так все они бесятся. Неужели нельзя жить честно? Хорошее жалованье... Мало ему, что ли! — Сескис позабыл все свои невзгоды и в глубине души пожалел Удриса.
— Человеку всегда мало. Так уж устроен мир, — вздохнул Нагайнис и предложил Сескису выпить еще и еще «посошок» на дорогу.
Когда Удрис подходил к столу Цеплиса, разговор там оборвался, и все казались занятыми едой. Никто словно и не заметил Удриса. Приближаясь, он услышал
лишь последние слова Зутиса о том, что все послевоенные богачи пойдут ко дну, и не понял, к чему это, собственно, относится. Если бы кто-нибудь ответил Зу-тису, то из дальнейшего разговора все стало бы ясно. Всеобщее же молчание показалось Удрису подозрительным.
— Большинство разбогатело только после войны. Разве теперь так легко пустить всех их ко дну? — не дожидаясь, пока ответят другие, попытался он возразить Зутису — больше для того, чтобы заглушить томившее его чувство страха. Однако ему тоже никто не ответил, все продолжали есть, со столь молчаливым ожесточением, что, глядя на них, становилось жутко.
— Господа, не отправимся ли мы все вместе пообедать? — обратился Цеплис к молчаливо жующим гостям. Его предложение пришлось всем по душе. Другие участники собрания давно разошлись, и остались лишь объединившиеся вокруг Цеплиса. Никем не замеченные, в последний раз выпив на дорожку, исчезли и Нагайнис с Сескисом. Только Удрис торчал тут, как отколовшаяся щепка, и не мог как следует приклеиться к гладко обструганным друзьям Цеплиса. Однако развеселившийся Цеплис не хотел сегодня никого огорчать и с нагло-любезной миной обратился к одинокому отщепенцу:
— Вам, господин Удрис, как старому холостяку, тоже ведь некуда приткнуться. Пошли с нами, перекусим все вместе.
Удрис почувствовал яд в этой чрезмерной любезности, но ему было все равно. Пусть говорят, что угодно, лишь бы не оставаться одному.' На людях все-таки легче и веселее. Удрис почувствовал также, насколько преобразился Цеплис после счастливого исхода собрания. Он относился презрительно уже не только к Нагайнису и Сескису, но смотрел свысока и на Уд-риса. Вначале Цеплис нуждался в нем, как в приверженце и стороннике, на случай, если бы на собрании у него обнаружились противники. Когда же все сошло неожиданно гладко и у Цеплиса оказались столь мощные сторонники, как Дзилюпетис, Лейман, Заринь, Осис и Цирулис, появилась возможность безнаказанно
посмеяться: не только над Нагайнисом и Сескисом, но отпихнуть в сторонку также и Удриса, сочтя его мелким и ничтожным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133