Но потом кубики шпика отошли в его мыслях на задний план, и он подумал — вот хорошо бы, если б и сейчас лавочник из их дома не торчал на углу. Если он увидит Аннеса с бидоном, идущего от другой лавки, обязательно подумает^ что Аннес побывал там. Подумает и другое. Подумает примерно так: когда деньги есть, бегут к другим торговцам, а с пустым карманом лезут к нему, клянчат в долг.
Как по волшебству на углу появился лавочник. Остановился и стал смотреть вдоль улицы в сторону города. Увидел Аннеса и бидон в его левой руке.
Лавочник был не высокий и не толстый, среднего роста, но сейчас он показался Аннесу огромным. Прямо-таки ужасно большим. Аннес знал, что зимой лавочник носит под пиджаком меховую жилетку, а под ней еще и шерстяную фуфайку,— когда долго стоишь за прилавком, холод пробирает. Так лавочник сам объяснял хозяину дома напротив, тщедушному старичку, совсем скрюченному от ревматизма. Аннес слышал это случайно. Но и без фуфайки и мехового жилета лавочник показался бы Аннесу великаном: если ты не хочешь с кем-то сталкиваться, а он все-таки внезапно перед тобой появляется, то ты больше ничего и не видишь вокруг — только его одного, и в такую минуту рад бы сквозь землю провалиться.
Лавочник как будто с минуту подумал, потом медленно двинулся навстречу Аннесу.
Аннес не мог тотчас же повернуть и пуститься наутек, не мог. Он вынужден был идти дальше, и он мужественно пошел. Надеялся, что лавочник не заметит бидона, пожилые люди часто бывают рассеянны.
Лавочник приближался. Руки он сунул в карманы Обе руки, хотя курил. Держал папиросу в зубах и пускал дым через нос. Рихи тоже иногда так делал.
В другое время Аннес нисколько не боялся бы лавочника, но этот проклятый бидон! Аннес отлично ладил с лавочником, он даже как-то бегал для него за водкой, а такой фокус не всякий пацан сумеет проделать — мальчишкам моложе шестнадцати лет в монопольке водку не продают. Аннесу далеко было до шестнадцати, да и ростом он не вышел, но бутылку все же принес. Сделал так: следил в дверях винной лавки, и когда появился какой-то добродушный старикашка, вежливенько попросил его — будьте добры, помогите, у отца жар, бредит, для компресса нужна водка, а мне не продают. Старичок взял деньги, купил водку, а потом еще и поучал, чтоб Аннес держал ее крепко, не уронил драгоценное зелье, а то будет беда. Такой номер не каждому сопляку удастся проделать. Нет, не каждому.
Как раз в воротах Аннес поравнялся с лавочником. Проскользнуть мимо было невозможно. Лавочник, несомненно, видел бидон, видел и то, что Аннес шел со стороны другой лавки.
Лавочник вынул руку из кармана, выбросил окурок, сплюнул и спросил:
— Ты откуда? Аннес молчал.
— Что у тебя в бидоне?
— Козье молоко! — выпалил Аннес.— Я хожу за козьим молоком. Если у кого грудь слабая, козье молоко полезно.
Сказав это, Аннес вошел в ворота и зашагал через двор.
Лавочник, стоя в воротах, пробормотал в раздумье:
— Гм... козье молоко, говоришь.— Он был человек неглупый и многое понимал.
На лестнице Аннес еле удержался от слез.
— Козье молоко, говоришь,— снова буркнул лавочник.
ЯРОСТЬ
Рихи стремительно шагал по улице Виру вниз.
Он почти не смотрел на встречных, не замечал, что они отступают перед ним в сторону. Какие-то дамы даже сошли с тротуара на мостовую, словно боялись столкнуться с ним. Ему давали дорогу, а потом еще и оглядывались на него через плечо. Ничего этого Рихи не видел, а если бы и заметил, остался бы равнодушен: что этим господам до него, что ему до них!
Рихард Хурт шагал все шире, отставив локти и размахивая руками в такт шагам, даже плечами помогая движению. Все в нем казалось угловатым, нескладным, костлявым. Лицо, плечи, крупные голые кулаки. Голова в кепке из грубой ткани маячила в толпе уже издали — Рихи был намного выше среднего роста. Козырек кепки обтрепался, висела бахрома и на петлях, карманах, обшлагах старого осеннего пальто. Под распахнутым воротником виднелась покрытая густыми волосами го-шая грудь, хотя еще была зима, когда люди предпочитают кутаться в теплые шарфы. Рихи шарфов не терпел, ему нравилось ходить с открытым воротом даже в двадцатиградусный мороз. Перчатки — дело другое, но перчаток у него сейчас нет, он их где-то потерял. То ли на бирже труда, то ли в полицейском участке или в трактире. Наверное, в полиции, когда устанавливали его личность. Там его обыскивали, и он, видно, от злости забыл перчатки. Так, во всяком случае, он сам думал. Это случилось недели две назад, и теперь Рихи уже привык ходить без перчаток. Руки не мерзли —• ни руки, ни грудь, ни уши. Старый Брант, страдающий от сердечных приступов, говорил, что у Рихи здоровая молодая кровь и отличное кровообращение, а сам Рихи о таких вещах не задумывался.
Рихард Хурт не любил плестись медленно, даже когда не спешил. А сейчас приходилось мчаться как на пожар — он не хотел и не должен был опаздывать. К тому же он немного волновался, хотя для этого вроде бы и не было причин. Мало ли он видел всяких собраний, мало ли сталкивался с самыми разными людьми и попадал в самые разные положения? Рихи даже сердился на себя самого — почему он не чувствует себя так, как полагалось бы? Что ж тут такого — выступить с речью, почему уже и сейчас дрожь пробирает? Правда, он еще ни разу не выступал на большом открытом собрании, где присутствует до тысячи человек,— это всегда делали другие товарищи. Он до сих пор только выкрикивал реплики ораторам правых социал-демократов, соцев, и получалось иной раз чертовски метко; а бывало, что просто совал пальцы в рот и пронзительно свистел. Сейчас, когда зал в Пожарном доме кишит полицейскими и шпиками, даже чтоб участвовать в собрании и то нужна доля храбрости;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62