а сказать речь это все же дело посерьезнее, чем просто не струсить перед фараонами. Кроме того, ему предстояло совсем особенное выступление. Он должен был под видом речи огласить воззвание съезда безработных. Разумеется, не читая по бумажке, а наизусть. Полиция конфисковала воззвание раньше, чем его успели разослать. Полицейские не позволили бы прочесть его на собрании, поэтому пришлось сделать иначе. Рихи заучил текст слово в слово. Только начало он пропустит, чтобы шпики и фараоны сразу не поняли, в чем дело, а то сейчас же лишат слова. Текст воззвания запомнился без труда, наверное потому что там все говорилось ясно и напрямик: «Товарищи и братья по классу!—так было написано в воззвании.— Разве мы добились работы и хлеба, разве смогли накормить голодных детей, оттого что послушались совета социал-фашистов и пошли к буржуазии с черного хода выпрашивать кусочек хлеба? Как ответил на это Штрандман? С ухмылкой на лоснящемся от жира лице, глумясь над нашей нуждой, порекомендовал есть свинину, на которую сам же, будучи главой правительства, взвинтил цену в интересах серых баронов — кулаков». Эти слова страшно нравились Рихи, и он жалел, что не умеет сам так говорить. Артур сумел бы, но Артура нет, он вынужден был уехать, иначе уже сидел бы в тюрьме на Батарейной. И сейчас, шагая по Виру, Рихи вдруг подумал — может, и правда воззвание писал Артур, может, он вернулся и работает в подполье? Рихи всей душой хотел бы этого. Но он сразу отогнал эту мысль. Нет, Артур не вернулся, он и не может так скоро вернуться. Рихи было досадно, что он не в состоянии сам совершить нечто значительное. Но сегодня на собрании он должен сделать многое, и если у него сорвется, значит, он ни к черту не годен. Он уже и сейчас запарился: собрание вот-вот начнется, а он еще мотается по городу, хотя должен был бы давно сидеть в зале, в первом ряду.
Рихи опоздал потому, что не смог больше терпеть и разыскал жену Артура. Он знал, что так поступать нельзя, что за Метой следят, и все же пошел. Он, конечно, не был настолько глуп, чтобы отправиться к ней домой, нет, он дождался, когда она вышла, прошел за ней несколько улиц, раз десять проверил, не увязался ли следом шпик, и только когда убедился, что за ними не следят чужие глаза, подошел к ней. Лучше бы он этого не делал: от Меты ничего решительно не удалось узнать. Она еще и осыпала Рихи упреками, собственно, не его, а всех деятелей с Вокзального бульвара К Дескать, эта компания и погубила жизнь Артура — именно так Мета и сказала, причем еще добавила, что теперь Артур вместо рая попал в пекло. Рихи не понял, что Мета под этим подразумевала; может быть, ничего и не подразумевала, просто так бросалась словами, ведь
1 В Доме рабочих на Вокзальном бульваре в Таллине в 20— 30-х годах был центр левых рабочих организаций, здесь же помещались редакции легальных рабочих изданий. Дом рабочих был связан с находившейся в подполье Коммунистической партией. (Примеч. переводчика.)
нервные женщины болтают всякое. Если и была от этого разговора какая польза, то только одна: Рихи понял, что жена тоже ничего не получает от Артура.
Еще когда Артур уезжал из Таллина, Рихард знал, что каких-либо вестей о друге так скоро ждать не стоит. Пройдет, наверное, несколько месяцев, может быть, полгода, может, год, а то и больше. Посылать письма по почте, пожалуй, действительно нельзя, уже ради него самого, ради Рихарда. Хотя они условились, что Артур напишет не ему, а его старой тетке, подпишется чужой фамилией, и из письма никто ничего не сможет понять, кроме Рихарда. Но, по-видимому, Артур считает более разумным не пользоваться почтой, уж он-то знает, что делает. Рихард верил Артуру как самому себе. Нет, еще больше. Он, Рихард, иногда может из-за своего необузданного нрава бог знает чего натворить; когда вспылит, способен на все. Бывало, Артур не раз заставлял его сдерживаться, и хотя Рихи обычно пытался оправдываться, позже, поостынув, признавал, что прав был Друг.
Да, теперь Рихард убедился, что Артур предпочитает не пользоваться почтой. Но почему он каким-нибудь другим путем не сообщит о себе, Рихард не понимал Вернее, иногда ему казалось, что понимает, иногда —- нет. В такие часы приходили в голову дурные мысли. Например, что о нем попросту забыли. Или что Артур стал сверх меры осторожен и вообще не решается ничего предпринимать.
Рихард Хурт терпеть не мог осторожных людей. Не то что терпеть не мог — он их просто презирал. Ему иногда казалось, что даже в Доме рабочих люди стали чересчур смирные. От осторожности один шаг до трусости, а трус ни на что не способен. Раньше Артур не осторожничал, в свое время он рисковал многим; за то, что Артур действовал так смело, Рихард его и полюбил.
После весенних арестов этого года немало прежних, а трус ни на что не способен. Раньше Артур не Хурту советовали так поступить, но он не слушал подобных советчиков. Напротив, жажда деятельности в нем все возрастала. Но вот беда — он чувствовал себя словно связанным по рукам и ногам, казался себе похожим на курицу, которая топчется в пакле. И не потому, что закон и полиция ставили рогатки ему подобным. Нет, не потому. Артур умел при любых условиях что-то предпринять, а вот он, Рихард, не умеет. Разумеется, он гораздо моложе Артура, его в будущем году только заберут в солдаты, а Артуру через год или два исполнится тридцать лет. Но причина не только в возрасте. Рихард сам это понимал. Он брался за дело с жаром, полиции не боялся. Но что толку в твоем рвении, если ты чертовски мало знаешь и умеешь. А лишнее рвение иногда может даже принести вред. Ему несколько раз давали понять — пусть он так часто не попадается на глаза полиции и шпикам, тогда его можно будет больше использовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62