А он ведь мужчина. Во всяком случае должен стать мужчиной.
В те дни, когда морили клопов, с кроватью приходилось возиться дольше. Мать осматривала каждую доску, все углы, щели, обливала кипятком подозрительные места. Иногда мазала и керосином, по керосин сильно вонял, и тогда девочка из соседней комнаты спрашивала Аннеса — у вас что, клопов гоняют? Аннес краснел, хотя позорного тут ничего не было, в других
квартирах тоже уничтожали клопов керосином или шпарили кипятком. Но Лннесу все равно бывало неловко. Он или долал вид, будто не слышит вопроса Тийи, или отвечал задиристо — куда же, мол, денешься, если к нам эта пакость лезет от вас через щели.
Мать, как видно, спешила. Она проворно убрала постель, отнесла отцову койку в чулан и поставила на стол завтрак Аннесу. Он успел к этому времени умыться и одеться. Мать так торопилась, что не обратила внимания на ноги Аннеса. А он опять не натянул чулки как следует, коленки оставил голыми. Ниже колен чулки завернул, но не круглым валиком, а широким пояском, как это делали ребята постарше. Круглым валиком отворачивают чулки девчонки и маменькины сынки, но сейчас маменькины сынки уже не ходят с голыми коленками. А Аннес ходил, хотя мать запретила, ходил даже после того, как мать сильно рассердилась и сама пристегнула чулки к подвязкам. Из дому Аннес выходил с подтянутыми чулками, но в школу являлся с голыми коленями. В коридоре или на лестнице, в углу двора или в укромном месте на улице он все-таки завертывал чулки вниз, такой был упрямый.
А сегодня мать не смотрела на Аннеса. То есть смотрела, конечно, но не замечала его голых коленей. Ее, наверное, что-то серьезно тревожило.
— Я скоро вернусь, — сказала она Аннесу. — Никуда далеко не ходи. И в школу не уходи, пока я не приду.
Первых слов матери Аннес не слышал. Вернее, слышал, но пропустил мимо ушей. Так мама наставляла его всегда, Аннес к этому привык. Да и разве он каждый день уходил далеко. Просто бегал по окрестным улицам, или ловил рыбу в канаве около фабрики, или гонял тряпочный мяч на лугу за железной дорогой. Изредка, если подбиралась компания, он плелся следом за старшими парнями к озеру Юлемисте, на пляж Штромку или Рыбачий берег. Это уже были более дальние места, но осенью туда не ходили. Вода холодная, а если купаться нельзя, что на берегу делать. Вообще Аннес не всегда понимал, что мать подразумевает под дальними прогулками. Иной раз даже Штромка считалась не очень далекой, а то вдруг получалось, что и Пярнуское шоссе — дальнее место. Все зависело от мамы, а не от самих этих мест и не от Аннеса. Ему все было близко, он и не замечал, как неожиданно оказывался в песчаных карьерах или еще где-нибудь.
Да, приказ не уходить далеко пролетел у Лнлеса мимо ушей. Но последние слова матери застряли в голове, как репей. Мать никогда еще не говорила ему, чтобы он не ходил в школу. Дома ли мама или ушла — все равно в школу идти надо было. Обычно в это время мать хлопотала по хозяйству и никаких разговоров — идти или не идти — даже быть не могло. Да и з тех случаях, когда мама отлучалась из дому, Аннсс знал, что ему делать. Запирал дверь, клал ключ под коврик и убегал в школу. А теперь вдруг: «В школу не ходи, пока я не приду».
Аннес жевал хлеб, следил глазами за матерью и силился понять, что случилось. Она накинула платок на плечи, подошла к Аинесу и повторила:
— Так что сиди смирно дома, пока я не вернусь.
Аннес послушно кивнул, рот у него был набит картошкой, а с полным ртом разговаривать невежливо. Это ему объясняла мама. Кивая юловой, Аннес подымал, что сегодня он и правда будет тут, около дом?, сегодня он никуда не убежит,— так странно вела себя мама.
Обычно она была гораздо разговорчивее и не такая серьезная, как сейчас. От старших Аннес слышал, что его мать — разумный и добрый человек. Добрая ока была несомненно, очень добрая, даже тогда, когда бранила его. Это случалось редко, чаще мать журила Аннеса. А когда журят, это лучше, чем когда ругают, хотя и выговоры — дело нудное и никчемное. Аннес давно сообразил, что мамы и должны бранить и поучать детей, иначе какие же это мамы. Должны и ругать, и упрекать, а то никто не вырастет человеком. Его мама была всем хороша, и наружностью тоже. Немножко кругленькая, руки мягкие, глаза почти всегда смеются, волосы высокой копной, пушистые. У девочки из соседней комнаты мать совсем и на мать не похожа, костлявая, сгорбленная, а глаза такие колючие, что Аннесу иногда становится страшно.
Во двор Аннес все же вышел, ведь этого мама не запретила. Но во дворе стало скучно. Погода была плохая, низко нависшие тучи дышали сыростью и холодом. Ни во дворе, ни на улице Аннес не встретил ни одного настоящего парня. Две девчонки из нижнего этажа играли около двери сарая «в лавочку» и звали его «купить» у них что-нибудь, но у Аннеса не было охоты возиться с такой мелюзгой. Он побродил вокруг дома и вернулся в комнату. Не успел Аннес закрыть дверь, как явилась Тийя.
Тийя — это и была девочка, жившая в соседней комнате. Ее отец работал на металлическом заводе, мать ходила на фабрику Лютера и, кроме того, тайком продавала водку. Один раз у них полицейские сделали обыск, после этого и стали поговаривать, что старуха Кольв торгует водкой.
В семье Кольвов было трое детей — все девочки. Был еще четвертый, мальчик, он умер от тифа во время войны. Две старшие дочери были уже такие взрослые, что Аннес ими нисколько не интересовался. Третья, Тийя, щупленькая девчонка с голубыми глазами и коротко подстриженными волосами, была на год моложе Аннеса. Она слишком задавалась своей мальчишеской прической и задирала нос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62