Надеется, что эти тряпки приведут преступника (а тот, кто загрязняет воду в озере,— преступник!) обратно на место преступления. Нагишом домой не потопаешь. Человек в трусах сейчас же привлечет внимание на улицах, первый попавшийся полицейский его заграбастает. Фараонам больше и делать нечего, они за аресты жалованье получают
Хотя Аннес был уверен, что не найдет на берегу своей одежды, он все же пошел обратно. Он все равно должен поискать свои штаны и рубашку, иначе он не может. Не может.
Назло самому себе он отказался от всяких предосторожностей. Наметил на глаз самую короткую дорогу и поплелся, даже не глядя по сторонам, вниз, к берегу. Он не обращал внимания на сучья, коловшие ему ноги, на ветки сосен, царапавшие бока и руки.
Аннес рассчитал неправильно и попал на совсем другой участок берега. Окончательно потерял ориентировку и потратил немало времени, пока разыскал знакомый уголок озера. Случилось именно то, чего Аннес боялся: он не нашел своей одежды. Ни синих штанов из чертовой кожи, ни ситцевой рубашки в голубую полоску. Их просто больше не существовало. На песке Аннес увидел только следы своих и Тийиных ног, а одежек не было.
Кроме этих следов, Аннес обнаружил еще и другие — они шли со стороны леса и тянулись дальше вдоль берега. Это были следы ног взрослого человека и, очевидно, принадлежали сторожу. Ступня Аннеса свободно помещалась в чужой след, да еще и оставалось дюйма два. Сторож, наверно, здоровенный дядька, если носит такие огромные сапоги. И злой. Более добродушный не утащил бы одежду.
Перед тем как покинуть берег, Аннес еще раз выкупался. В отместку сторожу, забравшему его барахлишко. И чтобы доказать Тийе и остальным, что для него, Аннеса, остаться без рубашки и штанов — ерунда, что он не боится ни сторожа, ни какого черта, что он — мужчина, которому на все наплевать. Выйдя из воды, он пустился бегом, чтобы явиться к ребятам с еще влажными волосами и'в мокрых трусах. О том, что его ждет дома, Аннес не думал. Он не имел обыкновения растягивать неприятные минуты, думая о них заранее, чему быть, того не миновать. Сегодня он так легко не отделается — это верно, как «аминь» в церкви.
Так, в мокрых трусах, с мокрыми волосами, и прибыл Аннес на место.
Однако на склоне песчаного холма царила тишина. Внизу, в луже на дне карьера, пацанята пускали кораблики, а больше не видно было ни души. Видимо, компания ушла. Его бросили. Даже Тийя не подождала. Никого не интересовала его участь. Никого.
Аннес не хотел признать себя покинутым. Он заставил себя бегать с одного холма на другой: в старом карьере была уйма всяких уголков и поворотов, и он все надеялся, что мальчишки где-нибудь дурачатся. Ну не могли же они уйти домой без него. Никогда так не делалось. Никогда. Всегда друг друга ждали. И беспокоились, если что-то было не в порядке. Неужели Тиия ничего не сказала ребятам? Они должны были пойти его разыскивать, а не смываться.
В конце концов, усталый и подавленный, он очутился на той же дюне, на которой они обосновались сегодня утром. Это было красивое место, с особенно чистым, белым песком и высоким крутым склоном. Внизу виднелась самая большая и глубокая яма, наполненная водой и напоминающая маленькое озеро. Вода здесь была такая же прозрачная, как в Юлемисте.
Аннес лег на песок и повернулся к солнцу. Он заметил, что солнце уже описало в небе большую дугу. Раньше оно светило со стороны озера, теперь сильно склонилось вправо. Сейчас было, наверное, часа четыре или пять.
Аннесу лень было встать и определить время, измерив длину собственной тени. Он умел это делать и обычно ошибался лишь на какие-нибудь полчаса. А вставать не хотелось потому, что он чувствовал себя разбитым. Человеком, потерпевшим поражение.
Он начал вяло строить планы — как ему идти домой. Какой дорогой? Вначале — риска никакого. До узкоколейки все просто. Здесь на песчаных холмах и пустошах людей встречаешь редко, никто из прохожих не обратит на него особого внимания. Подумают — загорает человек, и все. До Пярнуского шоссе можно шагать спокойно. И даже дальше. По Пярнускому шоссе он, конечно, шествовать не будет, а пойдет по линии железной дороги и через покосы. В конце концов, и до Луговой улицы — ничего страшного. По сенокосам и огородам не обязательно ходить в наглухо застегнутом пиджаке. Хуже будет обстоять дело за Лютеровской канавой, когда он дойдет до первых домов. Счастье еще, что они не живут в центре города, прямо-таки счастье. Будь он помоложе хоть на два-три года, никакой беды не было бы. Пацан — и все, ходи хоть совсем без штанов. А сейчас он ростом почти с отца, сейчас засмеют.
Карапузам, пускавшим кораблики, это занятие надоело, и они ушли.
Аннес остался на склоне дюны совсем один.
Надо идти, подумал он.
Но продолжал лежать. Им овладело странное безразличие. Он и раньше иногда испытывал такую вялость. Бывало, решит сделать то или другое, но и с места не двинется, сидит понуро, в каком-то каменном оцепенении. Он точно и не хозяин самому себе. Его мысль и его тело как бы разобщены. Тело не повинуется воле. А мысли — будто и не его, а чьи-то чужие, будто его и не касаются. Он словно и существует, и словно нет его...
Порой Аннесу казалось, что он когда-нибудь сойдет с ума.
Аппес не слышал приближающихся шагов, не заметил, что к нему кто-то подошел,— настолько он был далек от всего окружающего. Он не видел, как появилась Тийя, не видел радости, сверкнувшей в ее глазах.
Только когда Тийя спросила, не стукнул ли его кто по голове, Аннес как будто очнулся от сна. Но теперь глаза у Тийи уже были обыкновенные — они смотрели чуть насмешливо, чуть дружески, чуть высокомерно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62