Одно дело — слушать рассказы о провокаторах и совсем другое — самому чувствовать, что около тебя бродит кто-то продавшийся врагу. А что среди них есть «стукач» — в этом уже нет никаких сомнений. В лесу не было посторонних, каждого считали своим. Аннес, правда, знал не всех, но другие знали. Человека, которого никто не знал, с собой не позвали бы.
Это-то и было самое страшное: все казались честными и надежными. Значит, предатель тоже умел вести себя как честный и надежный человек. Ужасно. Действительно ужасно.
У Аннеса даже появилось такое чувство, будто кое-кто и его подозревает. Правда, никто ему этого не давал понять, ни словом, ни делом, но почему бы им так не думать? Он ведь тоже многим чужой. В лицо его уже знали хорошо, но шапочное знакомство мало что значит, когда дело оборачивается так серьезно. Конечно, его все больше и больше считали своим человеком, это доказывалось и тем, что его позвали с собой. Ну да, в тот раз позвали, а в следующий доверят ли? Когда всех знают уже давно, подозрение, естественно, падает на того, кто менее известен.
Аннес спросил Натана, случались ли такие вепщ раньше. Натан ответил, что в рабочем движении всегда действовали и провокаторы, это вечная беда эстонской революции, и корни ее, видимо, лежат очень глубоко. Эстонский крепостной крестьянин мог посытнее прокорм миться только двумя путями: тяжким, непосильным трудом и огромным упорством или же заискиванием^ угодничеством и наушничаньем перед помещиками иг городскими ратманами. Но из семей помещичьих над^ смотрщиков, кладовщиков и старост вышли многие выдающиеся люди нашего народа, и, наверное, они вместе с молоком матери впитали дух низкопоклонства и робости перед сильными мира сего, дух двоедушия. Из-за куска хлеба человек способен на всякое свинство. Или чтобы спасти свою шкуру. Власти понимают это отлично, ведь и министры нынешнего правительства, начиная с Пятса, пускались на всякие уловки, чтобы взобраться на облучок. А разве в свое время вожаки соперничавших буржуазных группировок не чернили друг друга всячески перед губернаторами! Мало ли посылалось доносов из Эстляндии царю в Петербург! А сейчас Выш-город имеет свои глаза и уши в каждой рабочей организации, которая кажется ему подозрительной. Чем краснее союз, тем больше провокаторов и шпиков там орудует и шпионит. В подполье распространяются длинные списки людей, которых надо остерегаться, как чумы. Иной раз от этого всего голова так закружится что начинаешь подозревать себя самого. При этом Натан странно улыбнулся и добавил, что шпики засылаются и в буржуазные общества. Порядочное правительство и его секретная служба должны абсолютно везде иметь своих надежных информаторов.
Разговор с Натаном оставил в душе Аннеса какой-то неприятный осадок. Почему — этого он не мог себе уяснить. Натан был одним из немногих руководящих лиц, с которым у Аннеса сложились приятельские отно« шения. Несмотря на то, что Рихи отзывался о Натане очень плохо. Натан, правда, принадлежал к оппозиционному крылу социал-демократической партии, но в глазах Рихи это немногого стоило. Аннесу казалось, что Рихи по отошению к-Натану несправедлив и слишком нетерпим. Он попытался объяснить Рихи, что на занятиях учебного кружка Натан выступает как большевик но Рихи в ответ на это снова вскипел: «Лицемер! Испугался трудностей подлинной революционной работы, боится пролетарской дисциплины, как черт креста. Я плюю на таких австромарксистов». Аннес не стал чуждаться Натана, а прошлой зимой занятия кружка еще больше их сблизили. Аннес, редко бравший слово в кружке, дважды вступил с Натаном в спор, в котором использовал мысли и взгляды Рихи. После спора Натан, как показалось Аннесу, стал его больше ценить. Натан был грамотным человеком, мог бы служить где-нибудь в конторе, в банке или учреждении, но перебивался случайными заработками. Говорили, будто он пишет под псевдонимами в газеты, время от времени что-то переводит. Иногда Натан заходил и в гимнастический зал, баскетболист он был неважный, но на параллельных брусьях и со штангой проделывал всякие фокусы. Его тощее тело было невероятно крепким, во время упражнений его глубоко сидящие в орбитах глаза еще больше блестели. Вообще он был человек своеобразный.
О провокаторах и шпиках Натан говорил в своей обычной манере — тихо и спокойно. Как он вообще мог говорить таким равнодушным и бесстрастным тоном? Аннес, сильно взволнованный случившимся, не мог себе объяснить спокойствие Натана. Натан рассуждал о предательстве так, как будто происшедший провал нисколько его не касался. Аннесу вспомнилось, что говорил о Натане Рихи. И тут Натан вдруг показался Аннесу подозрительным. Но он сейчас же попытался укротить свои взбаламученные мысли, сказав себе, что без фактов никого нельзя обвинять. Аннесу стало стыдно: он, словно поддавшись панике, готов был сразу же осудить товарища! И все-таки неприятный осадок, Возникший во время разговора, не исчезал.
Предстоящий допрос на улице Пагари теперь уже не казался Аннесу пустым, может быть, даже романтически увлекательным приключением. Вызов в охранную полицию не встревожил Аннеса. А если и встревожил, то совсем немного. Страха не было. Скорее стало даже интересно — что они хотят у него выведать? Тут было и любопытство и, может быть, чуть-чуть тщеславия: он уже не какой-нибудь ничтожный мальчишка, его уже держат на прицеле. Разумеется, перед родителями Аннес не стал важничать. Сказал словно между прочим, что там, в охранке, видно, совсем с ума сошли, и пожал плечами. Толковали об этом недолго. Отец заметил, что в полиции чем меньше ты говоришь, тем лучше, Нет — и все, этого достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62