Но это была, конечно, слишком дерзкая мечта. Его крылья так высоко не поднимут. Есть еще школа Вестхольма и французский лицеи, но что Аннесу до них, это частные гимназии для богатых. С него хватит и колледжа, который, правда, тоже требует денег, но если он, Аннес, сейчас не пробьется, это будет его собственная вина.
Внизу, во дворе замка, выстраивался караул.
Бедняги, носят ботинки на деревянной подошве, подумал Аннес. Да нет, солдатам караульного батальона выдают сапоги. Караульный батальон после перводекабрьского восстания расстреливал рабочих. Коммунистов и тех, кого считали коммунистами. Или тогда еще не существовало караульного батальона? Аннес этого не знал точно. В чем он не сомневался — это в том, что во дворе городской комендатуры чинили кровавую расправу. Расстреливали ли люди из комендатуры или привозили палачей откуда-то из других мест, неизвестно. Но о том, что во дворе комендатуры трещали залпы, говорили все. Аннес вместе с Тийей попали тогда на Тартуское шоссе, перепугались до смерти. Конечно, не всех убивали во дворе комендатуры, большинство зарывали на Сеамяэском болоте или в окрестных лесах. А тело Виктора Кингисеппа—он погиб еще раньше, задолго до восстания — не решились нигде похоронить, побоялись, что народ найдет могилу. Труп Кингисеппа бросили в Финский залив. Аннес устремил взгляд на синеющий горизонт и подумал о том, что морская пучина скрывает немало тайн. Хотя Виктор Кингисепп казнен пятнадцать или шестнадцать лет назад, отец говорит о нем как о живом, о нем и об Анвельте и Пегельмане. Насчет Анвельта и Пегельмана сейчас ходят странные слухи, Аннес отказывается им верить. Чтобы оклеветать Советский Союз, газеты измышляют всякие гнусности.
Трах-трах-трах! — раздались внизу шаги марширующего караула. Двор замка отзывается эхом, точно оркестровая раковина в парке, даже слова слышны. Толстые, твердые подошвы солдатских сапог громыхают по булыжнику, словно удары молота. В Тартуском втором отдельном батальоне он, Аннес, не получил бы сапог. Нет, почему же? Когда заканчивается подготовка молодых солдат, всем выдают сапоги. Он до конца этого срока не дотянул, уже через две недели ему сунули белый билет и выпроводили из части. Иногда и от туберкулеза есть какая-то польза.
Солнце светило по-летнему тепло, хотя было уже начало октября. Полная тишина, поэтому и солнце еще греет. На ветру давно продрог бы, ветер живо прогнал бы его с крыши. В ветреную погоду в десять раз хуже лазить по крышам, того и гляди снесет в море. А если не в море, так в Шнеллевский пруд — обязательно. Аннесу вспомнились смешные сказки про тощих портных, которые, выходя из дому в бурю, брали с собой утюги для тяжести, чтобы порыв ветра не поднял их в воздух. Аннес вообразил себя портняжкой, которого воздушный поток несет к морю, несмотря на храбро зажатый в руке утюг. Он летит так, как иногда летают во сне— широко раскинув руки и ноги, он отчаянно машет руками, утюг у него выскальзывает, и теперь он вертится, как волчок, над башнями Таллина. Аннес показался самому себе таким потешным, что громко расхохотался.
Со двора замка донеслись резкие команды и тяжелый солдатский шаг.
Смена караула?
Замок усиленно охраняется.
Аннес сидя на крыше, дожидался Пээтера. Они покрыли наново крышу замка, и теперь им нужно было ее обмерить. Мерить они собирались вдвоем, а всего кровельщиков было двенадцать человек — половина из них плотники, половина каменщики. Плотники сколачивали новые обрешетины и укладывали черепицу, а каменщики соединяли черепицу снизу известковым раствором, укрепляли край и гребень крыши.
Староста артели Теодор был вообще против того, чтобы обмерять крышу. Комендант замка может разозлиться, неужели они — Аннес и Пээтер — не знают,, как за ними всеми следят? Во время заседаний правительства их всегда прогоняют с чердаков главного корпуса замка вниз, это ведь тоже кое о чем говорит. Но Теодора не послушали, начали с ним спорить: сегодня вторник, Пяте не приедет; были бы заседания правительства, в которых президент иногда участвует,— тогда другое дело. Кровельщики всегда ходят по крышам крышу не построишь, не потоптавшись по ней; случае лось, что на крыше работала сразу половина артели и комендант никого не прогонял.
Тут Аннес опять рассмеялся, представив себе, как полковник-комендант, в блестящих сапогах, в аксельбантах, лезет на гребень крыши. Высший офицер боится двигаться во весь рост, а ползти на четвереньках не позволяет достоинство. Комично съежившись, он еле-еле ковыляет, его душит злоба, он орет, чтобы все немедленно убирались с крыши! Не то он вызовет пулеметы, расстреляет бунтовщиков, засадит за решетку! Аннесу нравилось так думать, ему вообще сегодня хотелось фантазировать. Он, разумеется, отлично знал, что полковник никогда сам на крышу не полезет, он прикажет своему адъютанту или какому-нибудь другому офицеру, тот в свою очередь — подчиненному, и так далее. В конце концов на крышу взберется солдат, которому все равно, что делать, который не боится ни высоты, ни ущерба своему достоинству и ходит по крыше так уверенно, как по земле; может быть, это даже окажется привычный к высоте кровельщик, или трубочист.
Пээтер, как видно, задерживается. Он вообще медлительный парень, никогда не спешит.
Аннесу ни холодно ни жарко от того, что Пээтер замешкался. Аннесу хорошо здесь, наверху, в голове бродят всякие шалые мысли, иной раз принято просто побыть одному, ничего не делая. Особенно если сидишь на крыше самого важного здания в городе и можешь смотреть сверху вниз на самого президента, не говоря уж о министрах и прочих более мелких власть имущих Прямо-таки жаль, что Константин Первый не каждый день бывает на Вышгороде, а восседает в Кадриорге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62