Он велел там себе построить внушительное административное здание, во дворце уже стало тесно — король да ь только! Если бы Пяте приехал, Аннес сплюнул бы сквозь зубы, не для того чтобы оплевать важную персону, это было бы некрасиво, плевать нельзя ни на кого, даже на самозваного президента. Он бы сплюнув просто так — пусть правитель поймет, какой свободомыслящий парень шагает по крыше.
Аннес считал, что смог бы узнать президента: Пяте низенький, коренастый и кривоногий. Лицо такое, каким нелегко было бы с кем-нибудь поменяться. С высоты, пожалуй, лица и не разглядишь, было бы видно только цилиндр или черный котелок, которые носит президент У Эйнбунда — обычная серая шляпа. Однажды Аннес видел Пятса вблизи, но тогда Пяте еще не был президентом, не был даже временным главой государства, тогда бразды правления находились в руках Тыниссона. На выставке работ выпускников художественно-промышленного училища Аннес, рассматривая одну из картин, оказался рядом с Пятсом, причем лидер аграриев не произвел на него ни малейшего впечатления. Аннесу запомнились только две вещи: что знаменитый партийный лев гораздо ниже ростом, чем он сам, и что у господина адвоката ноги колесом. Сейчас, сидя на гребне крыши, Аннес прежде всего припомнил именно это. Директор художественно-промышленной школы, брат Пятса, был гораздо выше и солиднее.
1 По новой конституции, вступившей в силу в буржуазной Эстонии в 1934 году, был введен институт главы государства — президента, обладавшего почти неограниченными правами. Таким образом был расчищен «законный» путь для фашизации страны. (Примеч. переводчика.)
На горизонте появился большой пароход. Аннес попытался угадать, что это за судно, и решил, что торговое. Пассажирские пароходы обычно белые, у них несколько палуб, поэтому они выше.
Когда-то Аннес тоже хотел стать моряком. О дальних плаваниях мечтают, наверное, все таллинские мальчишки. Аннес, во всяком .случае, мечтал, даже пробовал попасть на корабль. Но таких ребят, как он, бродило в порту слишком много.
Ни одна мечта Аннеса не сбылась. Не стал он ни слесарем, ни электромонтером, ни механиком, не удалось ему до сих пор найти место с постоянным заработком. Аннес теперь — строительный рабочий, как будто сын должен обязательно выбирать профессию отца. Уже третье лето Аннес трудился на стройках, он уже мог считать себя каменщиком, хотя никогда не стремился им стать. Он не оплакивал своих рухнувших планов, ему даже нравилось работать каменщиком. Но эта профессия имела один недостаток: она не обеспечивала постоянной работы. Летом еще ничего, порой он даже чувствовал себя на лесах удивительно хорошо, так хорошо, что впору было засвистать или запеть, если бы это не казалось смешным.
И на этой вот крыше Аннес иногда увлекался, даже радовался выполненной работе. В понедельник кровельщики опохмелялись в дальнем углу чердака, у Аннеса же кельня так и мелькала в руке. Пээтер смеялся — чего, мол, он тут в одиночку дурака валяет, но Аннес не обращал внимания. Он мог бы уйти домой, там дел по горло, немецкий еще не выучен, но Аннес продолжал работать. И совсем не потому, что следовал неписаному закону строительной артели: все заодно, вместе работают, вместе выпивают, вместе и опохмеляются, с работы никто не смеет улизнуть, когда вздумается. Аннес мог бы преспокойно уйти; к бутылке он не прикладывался, даже если угощали и нажимали всей артелью,— это люди уже поняли. Аннес не был великим трезвенником, иногда на чьем-нибудь дне рождения с удовольствием выпивал рюмку, но на работе водка ему была противна. Он как-то сказал сестре, что это у него, наверно, своего рода комплекс: он с малых лет видел, как огорчалась мать, если отец приходил пьяным, и теперь он, Аннес, просто не может пить водку на работе.
В этот понедельник кровельщики, отправляясь за новыми бутылками, то и дело сновали мимо Аннеса, делали вид, что не замечают, потом стали бросать любопытные взгляды, затем кое-кто подошел поглядеть на этого чудака, который один осилил огромнейший кусок крыши—уложил черепицу, сделав кровлю водонепроницаемой. Это действительно был день Аннеса: каменщики теперь задрали нос кверху, так как плотники не могли козырнуть в ответ ничем равноценным, ни в этот день, ни в прошедшие. «Наложил нам под носом кучу»,— проворчал Пээтер вечером. Аннес совсем не собирался никому ничего под носом накладывать, он просто работал для собственного удовольствия, снача-ла не хотелось, чтобы пропадал зря хорошо удавшийся раствор, потом незаметно увлекся, а увидев, что работа спорится лучше, чем раньше, и вовсе вошел в азарт. Длинный, тонкий язычок кельни ловко прилизывал швы, раствор отлично приставал к красным бокам и изнанке черепицы, стыки получались аккуратные и одинаковые. В голове проносились всякие приятные мысли, потом захотелось петь. Сперва он напевал шлягеры, потом пе-решел на «Марсельезу» и «Варшавянку», которые слышал на Тынисмяги. Если бы Аннес твердо знал мотив, он, может быть, запел бы во всю глотку — неважно, что внизу находятся кабинеты премьер-министра и его подручных, как раз было бы здорово поорать!
Аннес думал, что и сейчас, как весной тридцать пятого года, его не допустят к работе в Вышгородском замке. Но отец сказал, что теперь списки рабочих уже не посылаются на улицу Пагари: Пяте и Эйнбунд (его фамилия ныне переделана на Ээнпалу1) стали храбрее. В тридцать пятом году Пяте и Лайдонер еще только недавно пришли к власти, боялись и красных, и вап-сов, ведь Пяте утащил президентское кресло прямо из-под носа у Ларки2. К тому же, тогда в замке работало несколько сотен рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62