— Благодарю вас.
— Всего хорошего.
— Всего доброго.
После телефонного разговора у Хельви возникло убеждение, что Реэт Лапетеус не придет больше в райком. Так холоден и неприветлив был ее голос.
Почему она приходила утром?
Не Андрее лн послал ее?
Этому Хельви не верила. Хотя она никогда полностью не понимала Андреса, настолько-то она его все же знала.
Последние годы она относилась к нему почти как к чужому человеку. Как будто они никогда не были близки. Она лишь изредка вспоминала об Андресе. Как обычно вспоминают о человеке, вместе с которым в военные годы служили в армии. Не больше. И если больше, то лишь чуть-чуть. Да и почему она должна была хранить его в своей памяти, если он после демобилизации обо всем забыл.
Однако после несчастья с Лапетеусом Хельви часто думала о нем. Нет, это не разбудило ее чувства. Они угасли. Он сам погасил их, но Хельви понимала, что не
может полностью вычеркнуть его из своей жизни. Хотя она хотела этого и смогла заставить себя не думать об Андресе.
Хельви жалела Лапетеуса. Она хорошо знала, ^то ожидает Андреса. От тюрьмы он избавится только в том случае, если его здоровье и после больницы будет настолько плохо, что он окажется навсегда прикованным к постели. Только в этом случае. Но какую ценность может иметь жизнь, когда ты больше ничего не можешь дать другим, когда все твои дни наполнены только лекарствами и лечебными процедурами, непрерывными терзаниями и мучениями.
Первый секретарь сказал, что людей, подобных Ла-петеусу, нужно исключать из партии еще до суда. Хельви передернуло от этих слов.
— Товарищ Лапетеус был дважды ранен,— заметила она и добавила, что он всегда хорошо работал. Даже образцово. Так она сказала, хотя одно время очень плохо думала об Андресе.
Особенно после их встречи и разговора на текстильной фабрике, куда ее снова направили на работу
Из райкома партии Хельви Каартна ушла после столкновения с Юрвеном. Как-то работникав райкома неожиданно созвали на совещание. Хельви на несколько минут опоздала. Войдя в кабинет первого секретаря, где обычно проходили совещания работников аппарата, она увидела, что все уже собрались.
— Теперь можно начинать,— обратился Юрвен к первому секретарю.
Это показалось Хельви странным. Неужели начало совещания действительно задерживалось из-за нее? В чем дело?
— Прошу,— согласился первый секретарь и сказал уже громче и официальней: — Товарищи! Мы сочли нужным срочно собрать вас. Почему — об этом вы сейчас узнаете. Слово имеет товарищ Юрвен.
Он встал и скользнул своим колющим и ощупывающим взглядом по собравшимся. Потом медленно заговорил:
— Мы все должны бы знать и понимать линию партии. Говорю — должны бы, потому что факты подтверждают, что среди нас есть отдельные личности, не желающие с этим счн/аться. На первое время я воздержусь от более точных формулировок и характеристик.
Юрвеы сделал паузу.
Он стоял в своей любимой позе: опираясь на стол косточками стиснутых в большие кулаки пальцев, наклонившись вперед, вздернув тупой подбородок.
Манера выступления Юрвена всегда раздражала Хельви. Его покачивание на трибуне или за письменным столом, многозначительные паузы, привычка бросаться словами и угрожающе-предупреждающий тон... Б тот раз Хельви смотрела на него почти враждебно и думала, что по-настоящему-то Юрвен не годится в партийные работники. Он или жестокий человек, или страдает комплексом неполноценности и любой ценой хочет казаться великим и волевым.
Юрвен продолжал:
— Все вы знаете, кто такой Пыдрус. Карьерист, пробравшийся на ключевые позиции в системе народного образования. Он беззаботно, я бы сказал — злорадно, смотрел, как представители нашей молодой, идейно и теоретически мало закаленной интеллигенции барахтались в болоте аполитичности и безыдейности. У этого закоренелого врага народа, открыто призывавшего учителей игнорировать положения классиков марксизма-ленинизма, нет ничего общего с партией, и он исключен из ее рядов. Каждому, даже любому слепцу теперь, когда Пыдрус разоблачен во всем его мелкобуржуазном уродстве и националистической гнусности, должно быть ясно, что речь идет о прямом идеологическом вредителе.
Он сделал новую паузу и многозначительно посмотрел вокруг.
Хельви догадалась, что сейчас Юрвен будет говорить о ней.
— Да, партия научила нас видеть, что Пыдрус подручный классового врага. А как поступает один из наших инструкторов? Он сохраняет связи с врагом народа! Организует встречи с ним! С какой целью это делается? Наше счастье, что у партии тысячи друзей. Верных, принципиальных и бдительных товарищей, которые сигнализируют. Пусть никто не надеется, что действия, враждебные партии, останутся в тайне, И пусть все имеют в виду, что в партийных, советских, хозяйственных и культурных органах нет места элементам, враждебным партии и советскому строю, нет места людям, находящимся под влиянием этих элементов, сочувствующим этим элементам.
Хельви не сомневалась больше, что речь идет о ней.
Хотела крикнуть Юрвену., чтобы тот не крутил и не запугивал, но заставила себя сдержаться. Нет, нет, нет, она должна сохранить самообладание. Сейчас это казалось ей самым важным.
Юрвен, который до сих нор словно набирал разбег, теперь выпалил:
— Я говорю о товарище Каартна. В комнате стало тихо. Совсем тихо.
Хельви сумела сохранить самообладание. Волнение даже уменьшилось. Ока заметила, что первый секретарь будто подбадривал ее своим взглядом. Мадис Юрвен устремил взгляд на Хельви и потребовал:
— У вас есть что сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75