Спорить больше не хотелось.
Эннок не лег, а сел. Это тоже помогло, туман перед глазами, и правда, рассеялся, все стало видно. Мясник с толстой бычьей шеей и багровым лицом сидит рядом, От него так и пышет силой и здоровьем, пять недель тюрьмы еще никак на нем не отразились. Энноку хотелось бы побольше о нем узнать. Временами мясник казался ему безусловно честным человеком, но тут же просыпалось недоверие— не хотят ли влезть к нему в душу, не стукач ли этот мясник? Эннок подавлял сомнения, возникало даже нечто вроде симпатии. Настроения и чувства сменялись быстро, а настороженность оставалась, настороженность должна сохраняться всегда и везде.
Томила жажда. Воду приносят во время завтрака, редко когда раньше. Эннок верил, несколько глотков воды воскресят его. Надо всегда верить во что то, веру нельзя терять. Если бы он в тридцать восьмом году потерял надежду, лучше было бы сунуть голову в петлю. Так и делают, суют голову в петлю — те, кто не видит больше ни единого луча света.
Мясник протянул ему ломтик хлеба с тонким кусочком сала. Эмиок недоверчиво уставился на хлеб \\ «сало, мясник опять сделался в его глазах подозрительным, еще подозрительнее, чем раньше. Здесь не делятся куском, каждый заботится прежде всего о себе. Эннок все же взял хлеб и принялся медленно жевать, но после нескольких глотков аппетит пропал, желудок не принимал пищи. Это потому, что пить хочется, подумал Эннок, с водой было бы легче проглотить, язык не был бы такой распухший. Вода нужнее человеку, чем хлеб и сало. Эннок вспомнил, что иногда в тюрьме разрешались передачи, наверное, и мясник получил передачу, видно, жена заботится. Мясник и сало — это одно с другим вяжется... Мясник, сало и бычья кровь. В камере, несомненно, есть стукач, в каждой тюрьме и арестном доме сидят стукачи, все высматривают, выведывают но, наверное, мясник не из таких. Почему его арестовали, обычно мясники политикой не занимаются, мяснику
должны быть настроены против советской власти — она положила конец спекуляции скотом и мясом.
— Жена прислала,— заметил мясник.
Эннок понял, что это относится к хлебу и салу. Он спросил:
— За что тебя посадили?
— Видно, первая жена наклепала. Или кто другой донес. Сейчас страх сколько доносов.
Больше Эннок не спрашивал, ему показалось, что мясник не хочет отвечать точнее. Вполне разумно, к чему выбалтывать все чужому человеку, к чему вообще болтать, разве только для того, чтобы поднять собственное настроение.
— При обыске у меня нашли пистолет, Теперь счи« тают подпольщиком и партизаном. И, что глупее всего, это был ТТ, красноармейский. Мне и в голову не пришло, что могут явиться с обыском. Разве я не сумел бы спрятать? В моем деле без пистоля не обойтись в такое смутное вреМя. Нашел я эту штуку в канаве у дороги, всего-то два патрона было... И вот приволокли сюда. Кто-то, кто знал и на меня зуб имел, настукал. Думаю, что бывшая жена. Если бабу бросишь, она никогда не простит.
Эннок посмотрел на мясника внимательнее. Обросшее бородой, много дней не мытое красное лицо, веселые глаза — видно, человек чертовски сильной души, если глаза все еще веселые. Ни у шпиков, ни у стукачей веселых глаз не бывает. Толстая шея, как у борца, мужчина с таким затылком действительно может быть мясником. Большие руки и ноги, он, наверное, и вообще силач, в партизаны годился бы, глаза веселые, крепкий и нацистов, кажется, ненавидит.
Принесли завтрак и воду.
Жажда заставила Эннока встать и потащиться к бидону. Вокруг посудины была давка. Эннок ждал, опершись рукой о сырую стену. Наконец и он смог пробраться поближе, взял кружку, висевшую на цепочке. Воды еще было достаточно, и он стал жадно цить.
Обратно к нарам Эннок шел гораздо более твердыми шагами, довольный тем, что ноги слушаются лучше, А теперь, и правда, можно лечь и лежать, пока не вызовут, вдруг до обеда оставят в покое?
Мясник протянул ему ломоть хлеба и кружку, в которой что-то плескалось. Вместо кофе здесь давали
горькое коричневое пойло. Эннок заставил себя выпить и его. К хлебу он не прикоснулся, хлеб он положит в рот немного позже, но не слишком поздно — обязательно до вызова на допрос; хлеб должен быть съеден перед допросом, потом уже из него, Эннока, едок не получится, опять изобьют до бесчувствия. Сейчас аппетита никакого.
Эннок не успел и крошки хлеба взять в рот, он неожиданно для самого себя задремал. Сон пришел внезапно, Эннок проспал несколько часов подряд. Проснулся, только услышав окрик, его вызывали. Он и не жалел, что не съел хлеба, есть по-прежнему нисколько не хотелось. Он чувствовал себя гораздо бодрее — когда поднялся, ноги совсем не дрожали. Эннок сунул краюшку мяснику, тот посмотрел на него странным взглядом, но Энноку некогда было спросить, что случилось. Ему вдруг подумалось, что надо бы поближе общаться с товарищами по камере, может быть, он и на воле был слишком осторожен и недоверчив. Он собрался идти, поправил ворот свитера, одернул пиджак и начал пробираться между сидящими. За ним наблюдали, он чувствовал на себе их взгляды. Мелькнула мыслы единственное, что он еще может сделать как коммунист, это держать голову высоко, никто не должен заметить в нем ни страха, ни покорности. Около параши он остановился, снова больно резануло в спине, моча была красная. Тюремщик, стоявший в дверях, орал, торопя его, но Эннок и не слушал. Пусть орет, надзиратели всегда ругаются, если на каждого обращать внимание, что же тогда будет на допросе? Нельзя никого бояться, и никто не должен заметить, что он, Эннок, в сущности, уже калека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98