После боя он никогда не ведал усталости. Воодушевление пьянило его и облегчало душу. Наступал черед женщинам и кутежам. И он не брал женщин, а сам отдавался им, отдавался всем своим существом, безраздельно, как отдавался
битве.Где бы он ни появился, все преисполнялось порывом и жизнью. Его тело дышало здоровьем, словно одаривая дряхлых и немощных и утешая их. В споре — любом споре — никто не выдерживал железной последовательности его мыслей и неопровержимых доводов. Его только любили и ненавидели. Всем сердцем любили и всем сердцем ненавидели. Середины не было. Он не бросал слов на ветер: «да» — это «да», «нет» — это «нет». Никогда не склонял головы, не льстил, не лебезил, не стремился к высоким должностям; с малыми был малым, со взрослыми — взрослым, со всеми—и превосходящими его своим положением, и с простыми ратниками, и с крестьянами — обращался, как равный с равным.
Времени ему и не хватало и хватало на все. Он наизусть знал греческих и сирийских мудрецов. Изучал языки, учительствовал в Кесарии, служил у царя сенекапетом, а у спа-рапета был воином.
Когда он упражнялся в воинском искусстве, многие избегали вступать с ним в поединок. Потому что забаву он превращал в дело и умудрялся повернуть игру так, будто в ней решается — жизнь или смерть. Страстное стремление к победе напоминало невыносимую жажду, которая, не утоли он ее, тут же его придушит. Так же вдохновенно и увлеченно он занимался всем, начиная с вопросов чрезвычайной важности и кончая мелочами. И неизменно побеждал, помногу урывая у судьбы и щедро — десятикратно, сторицей — возвращая добытое окружающим.
Замечательный воин и придворный;.. Бог свидетель, свой долг духовного вождя он тоже исполнял на совесть. Недаром его прозвали Нерсесом Великим. Любые титулы либо даруются, либо передаются по наследству — кравчий и главный советник, спарапет и католикос всех армян, — но прозвание Великий не может пожаловать никто, даже царь, оно дается только народом, только всеобщей его волей. Нечеловеческим усилием, единым махом покончил Нерсес со своим прошлым и выкинул его из памяти. Величаво отказался от всего, что любил и боготворил. Повел жизнь, ничем не схожую с прежней. И не господь — на сей раз люди свидетели: он был свят и беспорочен. Целиком отдался новому поприщу. Повсюду оставлял следы своего человеколюбия и подвижничества на ниве добра. Трудился
денно и нощно, не ведая сна и покоя. И стремился лишь к одному — подвигнуть людей учиться счастью. Научить их быть счастливыми. Принудить к этому. Люди не знают, что обязаны обрести счастье. Но зато об этом хорошо знал Нерсес, и одного человека было вполне достаточно, потому что свое знание он передавал тысячам. Он напоминал им об их долге не отвлеченными и суесловными проповедями, но добрыми делами. Ниспошли ему бог долгую жизнь, избавь от царевых гонений и травли, он достиг бы цели и показал бы всему миру, что человек рожден для счастья.
Царь не понял его и не мог понять. Он клеветал, будто католикос жаждет власти. Между тем Нерсес предвидел, что рано или поздно, не сегодня, так завтра армянское царство, как это ни прискорбно, будет уничтожено чужестранцами. Что же останется на руинах? Должно же что-то остаться? Да или нет? Останется единая и могущественная армянская церковь. С рассеянными по всей стране монастырями и божьими слугами. С обширными поместьями и неиссякаемыми богатствами. Со своим добрым именем и авторитетом.
Ты, царь, думал только о нынешнем дне, а католикос — о будущем. И, к несчастью, о близком, ближайшем будущем. Нет, бог свидетель, он на совесть исполнял свой долг духовного вождя. А теперь? Кто он, этот человек, бредущий среди полей, поспешающий к неведомому пристанищу?
Кто я? Не тварь земная и не создание небесное.Где я? Где мне себя искать? Он привык водить дружбу с булатом и одушевлять безжизненный металл. Он умел беседовать с ним, ластиться к нему, убеждать его, и, буде тот служил верой и правдой, целовать его в хладное чело; если же тот изменял, он грозился заменить его другим клинком, поновее.
Потом его вынудили стать пастырем. Вынудили забыть то, с чем он превосходно справлялся долгие годы. Он кое-как смирился и взялся за новое дело. С головой в него окунулся, открыл ему, этому делу, всего себя и опять стал незаменимым.
И когда он уже твердо стал на ноги, ему показали от ворот поворот. Едва он привык к делу, едва постиг тайны нового ремесла, как его гонят взашей. И не его одного — многих. И день ото дня растет число людей неприкаянных, людей, которые ни то и ни се.
Кто я? Где я? Где мне себя искать? Не тварь земная и не создание небесное.Не воин и не чернец.Да простит меня мой меч, ныне сиротливо висящий на боку чужака. Верно ли он ему служит? Не изменил ли новому владельцу, не пал ли заодно с ним в бою, не заржавел ли от тоски по Нерсесу?
Да простит меня мой крест, но завтра я позабуду молитву, и ее слова тоже покроются ржавчиной и, как старая краска, осыплются из моей памяти.Кто я? Где я? Где мне себя искать?
Некогда он дал богу обет, что, пускай даже мир перевернется, пускай обрушатся небеса, но, если останется на земле один-единственный человек, он все равно найдет его, настигнет, последует за ним по пятам, возьмет в оборот и, уговаривая, умоляя, угрожая, заставляя, насилуя, научит, научит его быть счастливым.
И если б Нерсес вообще ничего не совершил, то хотя бы про одного человека он вправе со спокойной совестью сказать, что благодаря ему тот счастлив. Это человек — его сокровище, его творение.
Да, Врик — его создание. Он имеет право утверждать, что Врик — такое же его порождение, как и собственный сын, Саак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148