одобрит ли его поступок? Ума не приложу, как ему удалось окрутить и околдовать меня! Виновато окружение. На безрыбье и рак рыба, а Гнел был единственным, кто понимал - отечество необходимо сплотить. Кончено, слава богу, кончено! Я от тебя освободился. Ты никогда уже не понадобишься. Прощай.
А Гнел в царской опочивальне плакал от разочарования и обиды, невнятно бормоча:
- Жаль, царь, жаль, что ты не захотел умереть. Я не могу тебя убить без твоего на то согласия. Я не могу стать цареубийцей.
Перед дворцом собралась огромная толпа. Народ требовал встречи с царем. Где это слыхано, чтобы народ осмеливался выдвигать требования? Это же мятеж, перешептывались нахарары, это бунт. Пошатнулись прочные и незыблемые основы мироздания, покосились два его мощных столпа, один из коих — господа, другой — слуги. И единственный тому виновник - царь. Это он внушил простонародью, будто они - царь и чернь - союзники. А коль скоро они союзники, то и права у них в чем-то уравниваются. А по сути-то никакие они не союзники, они — сообщники, так как вместе подтачивают и рушат устойчивые, неизменные представления о мире. Аршакаван и весь этот ужас тому свидетели.
Царь не заставил подданных долго ждать и в согласии с неписаными законами союзничества незамедлительно вышел на площадь. Нет бы подняться на балкон и вести переговоры оттуда. Где там, стер и эту границу...
В который уже раз толпа и царь сталкивались в Аршакава-не лицом к лицу. Поначалу всегда устанавливалась гробовая тишина. То была минута подозрений — ведь стороны разделяла непроходимая пропасть. Сперва они, не таясь и не смущаясь, приглядывались, принюхивались друг к другу и, лишь одолев преграды внутри себя, вступали в общение.
Царя огорчило, что толпа забыла преподанный ей урок. После обычного, мгновение длящегося молчания она должна была слаженно, как один человек, прокричать ему здравицу. Она этого не сделала. Может, уподобиться терпеливому учителю — повторить, напомнить урок? Но едва он увидел, кто перед ним стоит, его прошиб озноб. Он увидел людей с истощенными лицами, впалыми глазами, иссохшими от жажды губами, бессильно подкашивающимися ногами, но все эти подробности сошлись в одном, общем впечатлении — никому одежда не была впору, на всех она болталась, люди утопали в ней и, казалось, вот-вот утонут.
Царь поразился, заметив в толпе и женщин, и даже детей. И присутствие детей — этих нежных, беспомощных созданий — окончательно его убедило: разговор предстоит не из легких.
Они пришли требовать хлеба и воды. Ну что тут поделаешь? В любом другом случае врагу недостало бы терпения, он снял бы небывало длительную осаду и, отчаявшись, убрался бы восвояси. Такова извечная логика войны. И -снабжение города продовольствием соответствовало этой логике. Но что же оказалось на поверку? Оказалось, что это не противостояние города наступающему войску, обычное и знакомое, не просто взаимная ненависть двух сторон и даже не месть. Дело обстоит серьезнее. Царь не понял этого с самого начала и не принял в расчет — тут-то и кроется его ошибка. Он рассматривал вопрос с сугубо военной точки зрения. А раз ошибся — держи ответ перед толпой!
Но какой ответ дашь на вековечное требование: хлеба! воды! Он вправе пообещать лишь одно: он и сам, как и его подданные, пребудет голодным и жаждущим.
— Где войско, царь? — послышался из глубины толпы голос. — Почему запаздывает?
— Какое войско? — изумился царь, ожидавший иного разговора.
— Войско, которое будет сражаться с врагом, — продолжил затерянный в толпе голос. — Будет защищать нас.
— Что-о? — обомлел царь.
Он чуть не потерял дар речи. А хлеб? А вода? Им что, нипочем голод и жажда? Отчего они позабыли про свои лишения? По какому праву? Почему не хватают его за глотку: накорми нас и напои? О каком, собственно, войске речь? И он в гневе ответил:
— Значит, вместо того чтобы самим защитить меня, вместо того чтобы костьми лечь за свой город, вы дожидаетесь помощи?
— Но ты обещал нам, царь.
Царь обалдело взирал на безмолвную и неподвижную толпу, смотревшую на него, как один человек, и слышал все тот же беззлобный, наивный голос. И поскольку царь не видел говорившего, голос казался ему неземным и внушал страх.
— Что я вам обещал ? — отчаявшись, крикнул царь. — Ну что, что?!
— Что мы неприкосновенны в твоем городе, — спокойно ответствовал голос. — Что ты покараешь всякого, кто посягнет на нашу свободу.
— Стало быть, вы надеетесь только на меня? — не утерпел царь и чуть ли не со слезами обратил вопрос к каждому в отдельности: — Только на меня?
— Мы же не выдумываем, - вроде бы даже обиделся доносящийся из толпы наивный голос. — Глашатаи заявляли об этом от твоего имени.
— Но разве не вы моя надежда? Вы, и только вы. Об этом и говорили мои глашатаи... И мой указ тоже об этом.
Царь вконец потерял самообладание. Его трясло. Он выкрикивал бессвязные слова и только сам понимал, что они значат. Поверял толпе свои мечты и замыслы. Страна стала бы независимой и единой. Люди жили бы, не зная страха и чужеземного ярма. Он преодолел бы свое одиночество вместе с ними, вместе со своим народом. Благодаря их, царя и народа, союзу Армения окрепла бы. Даром, что ли, он неустанно боролся с собой? Он мечтал смести преграды, отделяющие его от народа, и сделал так, что из бессильных его рук судьба страны перешла в руки его нищего, его голодного народа. Нахарары мнят себя, пупом земли, и родина для них — не более чем своя вотчина. Персы и византийцы в конце концов проглотят страну, а потом разделят добычу. Во имя настоящего и будущего отечества он сознательно утратил свое человеческое лицо, совершал поступки, противоречащие его природе и убеждениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148