Стало быть, ты, Гнел, не сумел заразить подданных царя личным примером, из чего следует: виноваты не они, а только ты. Из этого следует также, что личный твой пример был
неполноценен и уязвим. Выходит, ты не истратил себя до крайнего предела — кое-что приберег. И посему достоин суровой кары. Что же до царя, который видел в зеркале лишь отражение своей наружности, не умея разглядеть сути, то Гнел не знал и не хотел знать, какое именно наказание определил тот для себя и определил ли вообще. Знал одно: собственную вину он, Гнел, должен искупить смертью. И он бродил искореженными улицами разрушенного города и с нетерпением ждал, когда вражеская стрела бездыханным повергнет его на землю. Но враг оказался злей и бессердечней, чем он полагал. Бесчисленные, бессчетные стрелы, которым проще простого было угодить в цель, никак его не поражали. Сотни и сотни людей, уповая на укрытие, пали жертвами отравленных стрел, а он, намеренно блуждавший у всех на глазах, по-прежнему оставался в живых. Врагу хотелось, чтобы его истерзали угрызения совести, чтобы они днем и ночью напоминали о полнейшей его несостоятельности, о его постыдном, позорном поражении.
На дальней окраине, куда Гнела невесть как занесли ноги, он заметил нескольких нищих с тощими узелками в руках. Нищие торопились покинуть город.
— Куда это вы улепетываете? — с презрением, скорее по застарелой привычке, чем из истинного отношения, спросил он.— Вас что, война не касается?
— Нам, господин, от войны никакой выгоды, — ответил нищий в годах и остановился. Остановились и другие. - Нашему ремеслу нужен мир.
— Не хотите, стало быть, защищать царя?
— Кто нам подаст, господин, тот нам и царь. Прежде такой ответ взбесил бы Гнела, и не миновать бы нищему плети. Но теперь у Гнела не было ни плети, ни веры. Теперь он только и делал, что искал повсюду смерть, искал и не нахбдил.
Мысль, которую Гнел давным-давно вынашивал, подсознательно воплотилась в простые и четкце слова, и он спокойно воспринял их смысл. Они вовсе его не испугали — напротив, он повторил их в уме, чтобы потом уже нельзя было пойти на попятную. Он достал из-под широкого пояса кошелек и, не произнося ни слова, приподнял двумя пальцами наподобие приманки.
— Если я дам вам денег, много денег, исполните вы мою просьбу? — Отчего-то он обратился к ним не мягким, дружеским, а раздраженным голосом и встряхнул кошелек, будто надеясь, что звон монет сообщит его последнему богатству дополнительную ценность.
— Не советую тебе, господин, слишком расщедриваться,— сказал пожилой; хотя он и возглавлял сотоварищей, но одет был беднее, очевидно затем, чтобы не посрамить честь старинного своего промысла. — Большая плата вовсе нам не по душе. Нам приятнее, когда плата не превышает подаяния.
— Вы, я смотрю, не просто нищие, — с горькой улыбкой сказал Гнел. — Вы нищие-философы.
— Говори, господин, времени в обрез.
В потускневших глазах Гнела появился прежний исступленный блеск, взгляд стал злым и упрямым, жесткая прямая прядь упала на лоб, усталая водянистая кровь опять вскипела, возмутилась, и в нем воскресла жажда добиваться цели, действовать - он должен разрешить последний и наиважнейший вопрос скоротечной своей жизни, повстречаться со смертью, то есть осуществить высшую меру наказания, которой он достоин за свой полный провал. Разве не безразлично, какую кару назначат тебе за непростительный твой грех другие, даже самые беспристрастные судьи, даже господь бог? Единственный справедливый приговор — это приговор, выносимый твоей совестью. И только ты сам способен покарать себя по справедливости.
— Вы должны всем и всюду рассказывать, что князь Гнел остался жив, — распорядился Гнел, убежденный в правильности своего решения, исполненный ненависти и презрения к себе. — Что он подлейшим образом ввел царя в заблуждение. Улизнул от наказания. Царь хотел воздать ему по заслугам, потому что князь Гнел замыслил свергнуть его и посягал на престол. И прибавьте, что своими глазами видели, как царь разыскал изменника и собственноручно лишил его жизни. И скажите - слышите? - скажите, никому и никогда не уйти от справедливой царской кары. Ибо он, царь, — единственный наместник бога в грешной нашей юдоли.
— Но ты еще жив, господин, — с искренним недоумением сказал пожилой нищий, догадавшись, что тот, кто стоит перед ним, и есть князь Гнел.
— Сейчас...— Губы Гнела дрогнули.— Дайте время. Сейчас, сейчас...
— А кто тебя убьет, господин?
— Царь, — не колеблясь ответил Гнел. Ну конечно, царь, это же само собой разумеется. Он устремил взгляд в небо, необычайно синее, огромное и прозрачное, и прошептал: — Только так, государь, могу я искупить свою вину. Хоть что-то добавить к твоей славе...
И с какой стати, по какому праву должен он оставаться в живых, если ни убедительными доводами, ни делом не сумел обосновать, что царю без Гнела не обойтись, оказался не в состоянии внушить царю свои мысли, единственно истинные и безошибочные, оказался не в силах утвердить царя на предназначенной и предначертанной тому дороге, которая вывела бы страну из тупика, превратила бы в сплоченную и могущественную, счастливую и непобедимую, оказался не способен повлиять на него, чтобы он не отступал ни от одного Гнелова слова, ибо не тщеславие, но безраздельная преданность царю и отечеству и глубокая убежденность в своей правоте двигали князем Гнелом. Да и о каком тщеславии речь, когда его, Гнела, вообще не было, не существовало, когда он, отрекшись от своего прошлого и всего личного, был просто-напросто живым трупом? Он не сумел и такой малости, как уговорить царя — во имя легенды, во имя песни, иными словами, во имя грядущего согласиться умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148