..
В дальнем углу каморки, подобрав цепи, намертво вцепившись в них обеими руками и уставив немигающий взгляд в потолок, лежал на полу Аршак. Он погрузился, ушел в себя. То была минута, когда в его мозгу возникали и рушились миры. Он жил таинственной, отрешенной от действительности жизнью и, казалось, вновь и вновь приближался к решению великой тайны бытия. Скоро, очень скоро он постигнет смысл своего появления на свет, перенесенных им страданий и надвигающейся смерти. Но вожделенное откровение всякий раз откладывалось на завтра, не возбуждая ни сожаления, ни разочарования. Он был счастлив, этот закованный в цепи человек, потому что умел воплотить в зримые образы все то, о чем думал. Тело его было здесь, на этом холодном и сыром полу, а мысль витала где-то далеко. Он созидал страну, творил сплоченное, сильное отечество, укреплял его рубежи, сокрушал внутренних и внешних врагов, принимал решения одно мудрее другого, с кропотливостью пчелы лепил общество, в котором люди жили бы в единении и согласии, а вечером, утомленный, с сознанием исполненного долга, возвращался в крепость Анхуш, спускался в темницу и заковывал себя в кандалы. При чем тут воображение, если он уставал, напрягал силы, тревожился, подчас даже попадал впросак, а едва тело забирало над ним полную власть, забывал свое таинственное, отрешенное от действительности бытие, мучился от голода и холода, мечтал дотянуться до противоположной стены, на одно мгновение припасть щекой к сырым камням, и расскажи ему кто-нибудь, где он давеча витал в грезах, не поверил бы и ничего не смог бы припомнить.
Он не услышал, как со скрежетом отворилась тяжелая кованая дверь и в его клетушку вошел высокий, дюжий мужчина. Войдя, неуверенно шагнул, дал глазам свыкнуться с темнотой, затем взглядом отыскал узника и застыл как вкопанный. Тихо, царь спит! Вот так, недвижимо и затаив
дыхание, он простоит до тех пор, пока царь не пробудится. Когда стражники со скрежетом закрыли дверь и задвинули засов, пришедший огорчился, что ему не удастся уже безукоризненно выполнить свой долг и уберечь сон господина. Но господин, должно быть, спал весьма крепко и шум никак ему не мешал. Пришедший внимательно осмотрелся, увидел царевы вретища и оковы, валяющийся на голом и бугристом полу бесформенный глиняный сосуд, недоеденную похлебку в грязной миске и насилу сдержал слезы. Однако он не имел права жалеть царя и оплакивать его судьбу, потому что выказал бы этим свое над ним превосходство. В каком бы положении ни очутился царь, я его подданный и слуга. Даже теперь жалости достоин скорее я, нежели он. В полутьме пришедший углядел рядом с собой какую-то тень и резко обернулся. Увидел на небольшом возвышении призрак спа-рацета Васака и побелел как полотно. Они стояли лицом к лицу и во все глаза смотрели друг на друга. Сглотнув слюну, пришедший неуверенно протянул вперед руку, будто хотел потрогать видение и проверить, призрак перед ним или же нет. Но не нашел в себе сил и осторожно отступил в сторону. И только тут заметил — глаза у царя открыты. Но царь не хотел видеть пришедшего. Не хотел слышать его шагов. Он оставил в темнице лишь тело, чтобы наивные стражники по-прежнему считали, будто отсюда мухе и той не улететь. Пришедший не дыша приблизился к господину, чуть поклонился и шепнул:
— Царь...
Царь не ответил. Он давал бой Шапуху, Коль скоро это воображение, а не действительность, то отчего же победа склоняется к врагу? Ведь в воображении неизменно берут верх. Армянское войско отступает и попадает в западню. Со всех сторон стоят ряды щитоносцев, подобно' крепостным стенам укрывая вражеские полки. Полки перестраиваются, и воины с секирами и бердышами переходят в наступление.
— Это я, царь... Драстамат. Твой сенекапет.
Царь вопросительно поглядел на пришедшего, затем недовольно отвел взгляд, снова уставил глаза в потолок и на сей раз увидел свою смерть. Его обрядили в рубаху и порты. Одежда оказалась непомерно велика и страшно топорщилась. Рубаху перехватили поясом, на котором висела сабля. К бедру привязали короткий меч, однако его накрыло одной из бесчисленных складок. Аршака вытолкнули в бесконечно узкий коридор, где он очутился в окружении воинов со щитами. Воины пихали его и теребили, а он, утопая в одежде, нелепо взмахивал руками и пытался обнажить оружие. Ан не
тут-то было: одежда сковывала его движения, и в ее складках запутывались то меч, то сабля...
— Неужели не узнаешь, царь? Это я. Твой слуга.
— Ты молодец, что пришел,— туманно улыбнулся царь, и его голова бессильно поникла. — Порою мне скучно здесь одному.
— Помнишь, я сказал, что приду? — От волнения в голосе пришедшего появилась хрипотца; Драстамата захлестывала нежность, не вяжущаяся с могучим его телосложением. — Ты пообещал, что дашь знать, если я понадоблюсь. Не нужно, попросил я. Я приду сам.
— Но как ты дерзнул нарушить установленный царями порядок? — Внезапно Аршак сел, бережно уложил на коленях цепи, а взгляд его и голос посуровели. — Узник крепости Анхуш навечно отрезан от мира. Никто не вправе вспоминать о нем. Я не позволю какому-то придворному попирать повеление царя. Любого царя. Даже ради меня.
И поскольку армянского государя разгневало пренебрежение к приказу другого государя, Драстамат почувствовал себя виноватым, потому что невольно нанес оскорбление своему же господину. И, пересиливая собственную скорбь, он почтительно вытянулся в струнку и дал подробное разъяснение.
— Я, царь, попал в плен к персам. Потом вступил в персидское войско и участвовал в походе на кушанов. Однажды я по чистой случайности спас жизнь шаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148