Пустынная эта степь стала для него святыней. Воины разгоняют странников, наказывают, секут, бросают в темницы... А они все идут и идут.
— Вот видишь, Драстамат, моя идея, идея свободного города, послужит возрождению страны. — Печальные глаза царя увлажнились, и он, не сомневаясь, решил: это и есть счастливейший миг его жизни, единственное достойное возмещение перенесенных им страданий. — Идея любви, равенства и труда. Пусть армянские нахарары рвут и мечут, пусть я сгнию в этом зловонном остроге, но я создал легенду, сенекапет, я создал предание. Сказку, которая будет передаваться из поколения в поколение. — И теперь уже бодро, беспечно и весело повторил давнишний свой вопрос: — Ну, так что же случилось, что я натворил, что ты уразумел, Драстамат?
— Ты дерзнул обогнать время, царь,— прилежно разъяснил Драстамат, снова входя в любимую свою роль, — Тебя никто не понял. Даже народ. Ты остался в одиночестве.
— А я, сенекапет, я-то понял свой народ? — Он помрачнел, снял со стены принесенный стражниками факел, приблизился к спарапету и осветил его лицо. — Одинок. Очень одинок... Одинок, как могут быть одиноки лишь цари. Говори же, говори, не щади меня! Что еще случилось, что еще ты уразумел ?
— Но ты, царь, только мыслью обогнал время, только мыслью,— с прямотой, ставшей его призванием и убеждением, продолжал Драстамат. — Душою же и телом ты был накрепко связан с ним. Был его детищем. Грубым и жестоким деспотом. В этом разладе — корень твоей трагедии, царь.
— Спасибо, сенекапет. Спасибо за искренность.
Он опять укрепил факел на стене и вдруг начал в тревоге озираться, будто искал что-то важное. Молча прошелся из угла в угол, упорно глядя под ноги. Затем смущенно подошел к Драстамату, виновато посмотрел на него и пожал плечами:
— Однако что же я тебе подарю, Драстамат? Какую память по себе оставлю? Может, останки спарапета? Но он нужен мне как воздух. Прости, это невозможно. Без него я вконец свихнусь от одиночества. Может, это подобие кружки? Но она ржавая и покореженная. Может, мои рубища? Но они грязные и не пристали царю. Если уж настанет час разлуки,— вдруг обрадовался он, совершив в уме выбор, — я подарю тебе свои цепи. Обещай хорошенько за ними следить. Каждый день смазывай их. А на ночь клади в изголовье. Чтобы помнить меня. Чтобы не забыть царя...
— Благодарствуй, царь. Я знаю, в этих цепях живет частица твоей души.
Царь подошел к столу, взял яблоко и начал нашаривать что-то среди тарелок. Драстамат сообразил: он ищет нож. Нашел, но не отдал господину.
— Я сам! — шепотом попросил он.
Царь заглянул ему в глаза, улыбнулся, отрицательно помотал головой и забрал нож. Потом прошелся по каморке и стал чистить яблоко. Делал он это с великим тщанием.
— Я чищу его для тебя, Драстамат. Люди всегда служили мне. А я всю жизнь мечтал хотя бы единожды послужить кому-нибудь... Спасибо, Драстамат! Спасибо за то, что не отказываешься принять услугу своего царя.
Внезапно он как подкошенный рухнул наземь, скорчился с яблоком в руках, и жуткий вопль огласил темницу. Драстамат схватил факел, в смятении кинулся к царю, опустился на колени и увидел, что в груди Аршака торчит нож. Издав свой последний обращенный к миру крик, царь покоился на бугристом полу, и в открытых его глазах застыл все тот же вопрос: ну так что же случилось, Драстамат, что произошло, что ты уразумел?
— Хоть бы уж поел вволю, царь, — сокрушенно произнес Драстамат. — Какой славный стол... сколько вина в кувшинах...
1976 г.































1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148