Ну что ж, парфянин Аршакуни, как знаешь! Но
только смотри не раскайся потом. Не говори, что нахарары от тебя отвернулись. Зря роешь себе яму, сам себя губишь. Уж во всяком случае они, армянские нахарары, никогда в царе не нуждались. Это царь в них нуждается, да еще как! И один за другим они направились к выходу.
— Право прибежища дается также и вам, князья, — проводил их бодрым возгласом царь. — В моем городе я буду беспомощен и против вас.
Прямо перед собой он увидел спарапета Васака, молча и укоризненно смотревшего на него. Он шагнул к спарапету, обнял его, прижал к груди, крепко поцеловал и, обхватив за плечо, молча проводил до самой двери.
— Тирит не понравился мне сегодня, царь, — сказал последний остававшийся в трапезной нахарар, Айр-Мардпет, после чего и он поклонился и вышел.
Драстамат прекрасно помнил, да и как не помнить, что давно уже во дворце не задавалось обедов, давно эта трапезная не оглашалась слитным стуком и звяканьем сотни ножей и вилок, означающим, что в государстве армянском царит всеобщее единение и согласие. Не раз мечтательно представлял он себе ту блаженную минуту, когда дворцовые слуги, на лету ловя указания распорядителя, станут с расторопностью подавать гостям четырех видов кушанья, издавна принятые и обязательные на царском столе: мясной отвар или же овощной суп — для аппетиту, мясо четвероногих, рыбу и птицу. С превеликой радостью смотрел бы сейчас Драстамат, как самая славная, самая отборная армянская знать набрасывается на дразнящую запахами еду, как жадно ее проглатывает, как усердно опустошает стол, еще раз утверждая заветное свое убеждение, что в еде заключается высший смысл, высшая на свете мудрость и удовольствие. Их дружное хря-сканье, чавканье и пыхтенье доносились бы до соседей — Византии и Персии — предостережением, что здесь умеют и сплачиваться, умеют оказывать друг другу поддержку. Ну а потом — попойка! Верх удовольствия! Верх единения и согласия! Столы освобождены от всего, вымыты, расставлены вместе с креслами по краям трапезной, гости рассаживаются вдоль стен, середина — оставлена танцовщицам и гусанам. Входит кравчий, за ним вереницы подручных со всевозможными кувшинами, кубками, чашами, чанами и черпаками в руках. Разливают вино, разливают водку, и перед каждым гостем ставится на подносе и то и другое.
После первой выпитой за общее здравие чаши появляются танцовщицы и музыканты. Теперь потечет песня за песней — о чудесах, о любви, о славных делах. О сказочном рождении Ваагна-драконоборца, о храбром царе Арташесе и его сыновьях, о похищении и свадьбе красавицы Сатеник, о проклятии царя Артавазда... Танцовщицы будут ублажать взоры гибкой игрою стана и рук. Слуги будут подносить фрукты и сладости и подливать, подливать вина. Наевшиеся до отвала, пьяные нахарары, подобрев, станут признаваться друг другу в любви, произносить величальные тосты, и ко всеобщей радости окажется, что за этим гостеприимным царским столом собрались самые благородные, самые лучшие люди на свете, самые добрые, самоотверженные, преданные отечеству, самые умные и дальновидные, самые, самые!.. Важнейшие вопросы, не находившие разрешения ни на официальных встречах, ни на деловых совещаниях, служившие предметом бурных споров и ссор, решились бы мгновенно, потому что здесь, за столом, развязывались все узлы и распутывались все нити, здесь создавались и разрушались репутации, судьбы, здесь зарождались новые фигуры и имена, новые национальные гении и таланты, хотя и жаль, ох как жаль, что ни одного многообещающего...
— Зачем ты так терзаешь себя, так мечешься, царь? — отвлекся от вообразившейся ему картины Драстамат и увидел посреди пустынной безмолвной трапезной одинокого царя, который задул все светильники, оставив один-единственный. В первый раз, наверное, голос Драстамата прозвучал так мягко и сочувственно.
— Ну, что произошло, скажи мне, Драстамат? Что я сделал? Что из всего из этого уразумел ты?
— Ты остался один. Совершенно один. Ты сам себе выбрал одиночество. Зачем?
— Чтобы выяснить, кто я и чего стою. Мне нравится одиночество. Его голос — голос благородного металла.
— Или Византия, царь, или же Персия. Другого выбора у тебя нет, — отчеканил Драстамат, уже вновь обретший свое упрямое благоразумие.
— Ты предупредил Ефрема, чтоб он ждал меня? — явно ухватился за соломинку царь, лишь бы уйти от тягостного напоминания. — Я непременно урву часок и сыграю с ним в шахматы.
Подавальщики видели, как нахарары один за другим покинули трапезную, но, поскольку никаких новых распоряжений не было дано, они явились с приборами, с блюдами и подносами, в полутьме, незаметно, неслышно передвигаясь, накрыли на стол и стали позади кресел.
— А если бы нахарары согласились послать людей? Если бы они согласились?..
— Но ты же видел, я сделал все, чтобы они не согласились, — улыбнулся царь, потому что был уверен, ждал, что Драстамат спросит его об этом.— Иначе... Иначе Аршакаван стал бы обыкновенным городом, таким же, как все. Идею единства нации, сплочения сил они б усердно разжевывали изо дня в день и проглатывали, погребали в надежном месте...— Его огромная тень вытянулась по стене и, переломившись, легла на потолок. Голос из гневного сделался тихим и задушевным. — Я предоставлю аршакаванцам льготы. Не допущу, чтобы один жил за счет другого. Освобожу их от налогов. Они полюбят меня... Они зубами будут защищать свой город, свою свободу. Будут драться до последнего дыхания. Мне не придется больше пресмыкаться перед персами, перед византийцами. Если начнется война, я не стану выпрашивать войско у нахараров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148