— Ты только представь, как улучшится положение народа! Недовольных станет гораздо меньше, и, значит, ослабнет Аршакаван, а то, может, и вовсе ненужным окажется. Вот видишь, я не лишаю тебя возможности бороться против Ар-шакавана. Я даже сам даю тебе в руки оружие. И вообще, зачем тебе зря беспокоиться? Ведь нахарары не будут сидеть сложа руки, они предпримут все что требуется против Ар-шакавана. — В посуровевшем его голосе прозвучал металл: — Но без тебя, святейший. Без непосредственного твоего участия.
— Я не вправе соглашаться на эти условия, — проговорил Нерсес с безнадежностью: дескать, что тут поделаешь, он готов согласиться, лишь бы его поняли, лишь бы постигли всю безвыходность, всю тяжесть его положения. — И вообще ни на какие условия.
— Но ведь, строя Аршакаван, я тоже пекусь о народе,— задетый явной несправедливостью, вспыхнул царь. — Пускай по-своему, но пекусь. Так зачем же нам с тобою спорить, святейший? Зачем ожесточаться друг против друга?
— Мы с тобой обязаны заботиться о народе, но давать в его руки силу — нет.
— Соглашайся, святейший. Если хочешь помочь народу, соглашайся без оговорок, — нажал царь, чувствуя, что победа близка. Дай бог только сил нанести напоследок неотразимый, прямой и верный удар, потому что дипломатия далеко не всегда основывается на хитрости и обмане. — До каких пор нашим Паруйрам Айказнам не находить себе поприща на родной земле и удаляться на чужбину? Задумывался ли ты когда-нибудь, почему здесь, у нас, ни один еще человек не прославился как великий? Живут под боком, а мы и не замечаем их, не удостаиваем внимания. Но стоит им уйти в чужие края и там снискать себе почет и признание, как мы уже гордимся и, бия себя в грудь, клянемся их славными именами. Таких людей у себя нам надо иметь, у себя сохранить.
Царь доволен был своей речью. И не просто доволен. Он говорил именно то, что думал. Сам воодушевлялся, слушая себя. Нерсес умен и дальновиден. Он понимает, что ни силой, ни проповедями не укрепить христианства в стране. Надо добиться того, чтоб Христова вера тянула бы, привлекала к себе людей, завоевывала сознание и сердце народа.
А всякая новая вера, дабы явить свое превосходство, нуждается в осязаемом тому доказательстве, хотя бы для начала, хотя бы временно. Самым удобным доказательством в данном случае могут послужить благотворительные дела.
— Если ты так горячо поддерживаешь мои замыслы, то почему сам не взялся за это дело? — вполне уместно и справедливо поинтересовался Нерсес.
— А потому что я не могу сеять добро направо-налево просто так, без учета главных интересов страны, — улыбнулся царь, оценив по достоинству вопрос брата и сожалея, что еще один стоящий человек отныне, как и Меружан, не друг ему, а противник. — Я тоже, Нерсес, хочу утвердить новую веру... Аршакаван!.. Твоя вера — в церковь, моя — в страну.
— Ты ставишь меня в трудное положение. Я хочу, чтобы в этой стране царило человеколюбие. Ты знаешь, как велико мое желание, и пользуешься этим.
— Не надо, святейший, не надо убеждать меня, будто ты идешь на вынужденную уступку. Ты приносишь одну великую цель в жертву другой, еще более великой.
Царь хлопнул в ладоши, и в палату вошел слуга и подал на подносе вина и фруктового соку. «И мне соку», — распорядился царь, в знак примирения и согласия с католикосом. Он с отвращением выпил приторную водичку, мысленно кляня хитрости дипломатии, а Нерсес даже и не притронулся к своему стакану.
— Я очень рад и благодарен, что ты так успешно исполнил возложенное на тебя поручение, — произнес царь с глубокой растроганностью и, подойдя к Нерсесу, обнял его. — Не думаю, чтоб мое послание подействовало на Евсевия, не прояви ты своего красноречия и ума.
— Ты прав, на твое послание никто и не посмотрел бы, — уколол Нерсес. — Дело устроил я. Только и только я.
— Важно, что вопрос этот благополучно решился, а чьими усилиями, не имеет значения,— добродушно отвел эту колкость царь. — Еще раз благодарю тебя.
— Обязан благодарить. И не один раз, а десять, — огрызнулся Нерсес, все более раздражаясь и уже едва владея собой. — И не десять, а сто раз, и не сто, а тысячу.
— Но ведь мы же с тобой вдвоем, я и ты, царь и католикос, как мне это объяснить еще, как выразить, мы вместе, общими силами и стараниями сделали независимой армянскую церковь, — вскинулся, вскипел и царь в свою очередь. — Кто в этом больше заинтересован, я или ты ?
— Ты! — ответил Нерсес с ненавистью.
Дело в том, что, отправляя Нерсеса в Кесарию, царь вручил ему свое послание к патриарху патриархов блаженному Евсевию. В послании этом он требовал, чтобы Нерсеса рукоположили не просто верховным епископом, но и независимым патриархом Армении. Греческая церковь признавала для восточных христиан лишь один сан выше епископского, а именно верховного епископа, или католикоса, который приравнивался к греческому архиепископу, но не к высочайшему в церкви сану патриарха. Не имевшая доныне своего патриарха, армянская церковь находилась в подчинении у греческой, теперь же она приобретала самостоятельность.
— Я жестоко ошибся, и эту ошибку не простит мне ни один из моих преемников. — Глаза у Нерсеса так и кипели злостью, и царь не утерпел, чтобы не улыбнуться улыбкой, полной нескрываемого ехидства. — Стоит мне после этого в чем-то не угодить тебе, как ты преспокойно сместишь меня. Не спрашивая согласия греческой церкви.
— И стало быть, лучше зависимость нашей церкви от греческой, чем независимость, — добавил царь.
— Чем ее зависимость от власти царя, — поправил Нерсес и, взявшись за жезл, двинулся к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148