Город превратился в маленькую Армению — со всеми ее краями и областями.
Не было аршакаванца. Он еще не родился. Вот когда мальчишки схватятся потому, что они сами кого-то любят или недолюбливают, и перестанут драться потому, что они родом оттуда-то и оттуда, тогда это будет значить: аршакава-нец народился, берегись, он есть, и шутки с ним плохи.
Перед одним из домов столпился народ. В доме обнаружили мышь — и не где-нибудь, а в соли. Нескольким мужчинам предстоит решить трудную задачу: на каком именно куске соли околела мышь, на какую глубину проникла в соль мышиная погань и сильно ли соль зачерствела. Если мышь найдут в сосуде, то деревянный сосуд нужно выскоблить, глиняный — сломать, а металлический — обдать кипятком. Не приведи бог, мышь очутится в давильне. Оскверненная давильня подлежит сносу, если же мышь не успела в ней напакостить, давильню можно использовать, но уже для других надобностей. Когда же мышь оказывается в потухшем очаге, следует пять дней кряду каяться, по сто раз на дню опускаясь на колени.
В другом доме мается беременная аршакаванка. Никто с ней не заговаривает, никто к ней не прикасается, она не стряпает, не накрывает на стол, не прибирает жилье и не занимается детьми, обособила кое-что из утвари и не имеет права дотрагиваться до других вещей, потому что беременная женщина почитается такой же нечистью и скверной, как и мышь. И, забившись в темный закуток, она с тоской следит за домочадцами, с тоской прислушивается к их словам и разговорам и с безропотным терпением дожидается родов, дабы избавиться от скверны и вновь стать в своей семье наравне со всеми.
А возле другого дома двое мужчин с чрезвычайно серьезными лицами рубят дерево, хотя деревьев в городе раз, два и обчелся. Но исстари повелось так, что если человек падает с дерева и умирает, то это дерево надлежит тут же срубить. Должно быть, кому-то не повезло, и, еще не став аршакаванцем, несчастный расшибся и испустил дух в качестве выходца из Арцаха либо Багревана, Басена либо Тоспа...
Стихийно образовавшаяся городская площадь превратилась в рынок. От изобилия красок рябило в глазах, а от гула и гомона глохли уши. Посреди площади бил выложенный камнями родник, а перед ним выдолбили углубление, в котором скапливалась вода. Вокруг родника на подстилках и ци-
новках раскладывались для продажи самые различные товары. Стеклянные бусы, серьги, ожерелья, пряжки, пояса, перстни, заколки, золоченые монеты, которыми украшали лоб, шею или же рукава... И вдруг — крик, вопль, слезы, объятия: кто-то нашел в толпе родственника. И рассказывают об этом всем подряд и все рассказывают об этом один другому. Кто нашел? Кого нашел? Что нашел? Велика важность! Важно, что нашел, нашел, а не потерял... Домотканые порты, башмаки из телячьей шкуры, мягкие туфли с загнутыми носками, костяные и деревянные пуговицы, войлочные шапки, бурки, полотняные платки и одежды, черепаховые гребни... И вдруг — опять шум и гам: поймали вора. Поймали и зашли в тупик. В Аршакаване все, включая и воров, неприкосновенны. Но ведь речь-то о явившихся извне. Ну а ежели он уворовал в Аршакаване, прямо на глазах? Что же тогда? Никто не знал. А коли никто не знал, вора отпустили... Всяческий фарфор, молочники, чаши, блюдца, подставки для цветочных горшков, сработанные из кожи маленькие и легкие косогорлые кувшины, вяленое мясо, птица, рыба, хлеб, фрукты, овощи...
В городе случилось несколько убийств, несколько краж, и, хотя воров и убийц доискались, снова возник все тот же вопрос: как быть? Покарать? Изгнать? Предать суду? Вернуть бывшим господам? Но разве Аршакаван не перестанет После этого быть Аршакаваном? Что-то рушилось. Лишался смысла в высшей степени значительный символ. Трещали опоры и сама основа, на которой зиждился город. И о преступлениях умолчали, преступников укрыли. И решили обождать еще немного, пока злодеяний не станет
больше... Город обернулся гнездом и рассадником язычества. Подавленное полвека назад, оно сызнова поднимало голову, отрясало пыль и ржавчину годов, молодело, хорошело, обряжалось в новые убранства и пускалось на поиски старых своих кумиров: отца всех богов Арамазда, златорожденной великоматери Анаит, прорицателя Тира, златорукой Астхик, драконоборца Ваагна... Люди гадали об ожидающей их судьбе, наблюдая за движением луны, просеивая через сито ячмень, ворожа на бисере... Пробуждались уснувшие было воспоминания, оживали позабытые предания и сказки, внятными и ясными становились пробивающиеся сквозь толщу десятилетий голоса.
И если все еще не воздвигались капища, то единственно из любви к царю, который, должно быть опасаясь патриарха Нерсеса, покамест ходил в церковь.
— Позовите Огана. Отомщу за кровь брата... Да спросите, чего же он удрал, коли такой храбрый? Чего же он испугался мести? Ежели ты мужчина, останься... Кто позовет Огана, того я отблагодарю, клянусь жизнью. Что, в Аршакаване деньги никому не нужны? Верно, мы с братом не ладили, не любил я его. Хоронить и то не пошел. Ни единой слезинки не пролил. Но не отомсти я за него, что скажут люди? Да и он сам, Оган, что он скажет? Что обо мне подумает? Не плюнет разве мне в лицо?
Сопровождаемый свитой и Драстаматом, царь посетил Аршакаван. Когда он увидел свою мечту осуществленной, ожившей, воплощенной в камень и кирпич, глину и песок, когда он вдобавок ко всему увидел еще и аршакаванца, который одушевил хижины и улицы, мастерские и площади и который, собрав здесь, на этом клочке земли, всю боль страны, всю несправедливость, все лишения, все унижения и раны, а также все — отчего бы и нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148