При этом она что-то невнятно бормотала, должно быть объясняя самой себе тяжкое свое положение. Внезапно, когда ее глаза мало-помалу привыкли к полутьме, она заметила на тахте какой-то ком. Умолкла, охваченная ужасом, затаила дыхание и вперила в неказистый этот ком упорный, вопрошающий взгляд. Утерла глаза согнутым указательным пальцем, шмыгнула носом и страшно испугалась эха. Потом, побуждаемая смутным предчувствием, настороженно, едва касаясь ногами пола, медленно, очень медленно, мучительно медленно двинулась к тахте. Приблизилась, подошла вплотную и остановилась.
Он. Никаких сомнений. Он самый. Царь. Парандзем вконец потеряла себя. Она еще могла кое-как примириться с тем, что, скажем, в решающий, роковой миг,когда царь нужен ей, точно вода и воздух, нужен в первый и последний раз, единственный раз в ее жизни, она вдруг не найдет его, что царь именно в этот единственный и неповторимый миг очутится, как назло, в таком месте, о котором человек и помыслить бы не мог; что царь, скажем, не пожелает выслушать ее, оскорбит, выгонит прочь и даже бросит за решетку, замучит, сошлет, подвергнет принародному осмеянию; но что он будет спать — нет, этого она никак не ждала. Все, все могла она вообразить — только не это. И поскольку это было худшим из вероятного и невероятного, она тут же ощутила неизбежность смерти и поняла, что обречена на несчастье и одиночество.
Так работало ее сознание. Или, вернее, подсознание. Руки же занимались другим. Руки охорашивали платье, приглаживали волосы, вытирали с лица слезы.И удивительное дело, она совершенно не испытывала ненависти к этому человеку. Когда царь был для нее сугубой отвлеченностью, ее душа кипела ненавистью, все ее существо словно источало яд, каждая клеточка ее тела порывалась вперед — скорей, скорей добраться до царя и растерзать его. Но едва царь стал живым, из плоти и крови человеком, ненависть непроизвольно обернулась неизъяснимым почтением и загадочным благоговением.
И царь — тот самый убийца, смертоносный и смертопо-. добный, лишивший ее счастья и сгубивший ее, прямой виновник нынешнего кошмара — нежданно-негаданно показался единственным, кто не имеет ко всему этому никакого касательства, единственным, кто способен благородно ее защитить и вызволить Гнела из лап палачей.
— Вставай, государь, — шепотом попросила Парандзем, — мой муж в опасности... Гнел... Твой племянник...— Ошеломленно приоткрыв рот, пристально вгляделась в лицо царя. — Господи, до чего же похожи! — И, подавляя рыдания, попыталась убедить царя, а заодно и себя: — Неужели это сходство ничего не стоит? — Тихонько протянула руку, осторожно, очень осторожно дотронулась пальцем до собольего покрывала и тотчас отдернула палец. — Я ведь не знаю, можно ли тебя будить. Есть ли у меня такое право... Трудно, государь, говорить шепотом... Я должна кричать... Ты бы на моем месте что сделал? Я спрашиваю, что бы ты сделал, государь...
Царь лежал неподвижно — веки крепко сомкнуты, дыхания почти не слышно. Он боялся, что ему захочется вдруг чихнуть, или зачешется нос, или дрогнут ресницы, или согнутая нога, невзирая на все его усилия, вот-вот не выдер-
жит напряжения и распрямится... И вдобавок острое, колющее, мучительное любопытство, ради удовлетворения которого он готов был забыть о самой страшной опасности, повелевало, принуждало его хоть на мгновение, хоть краешком глаза взглянуть на лицо этой страдающей, нежной и незнакомой женщины.
- Господи боже, сотвори чудо... Пробуди его... Я должна ему сказать, что люблю Гнела... Я должна ему сказать, что моя сила была в моей слабости... Я должна ему сказать, что дядя и племянник очень друг на друга похожи... Ну а если похожи, какая такая опасность может грозить моему мужу? - Она медленно, чуть подавшись вперед, покружила возле тахты и едва слышно шепнула: — Царь крепко спит... Я вижу царя впервые в жизни... Вижу спящим... Царь, это я, Парандзем... Жена твоего племянника... Жена Гнела...- И вдруг: — Да что ж мне еще сказать, чтобы ты понял меня? - выкрикнула она, почувствовав, что зловещая эта тишина — начало смерти, что эти минуты, всуе проведенные в царских покоях, и эти усугубляющие ее муку излишние треволнения, и бессвязные эти слова лишь способствовали тому, чтобы где-то, беспощадно и равнодушно зарезанный, пал Гнел. Она повернулась, бросилась к дверям и выбежала вон, унося с собою шуршание шелковых своих одежд.
В церкви для воинов отправлялась заутреня. Съехавшиеся отовсюду епископы во главе с католикосом беседовали от имени народа с богом, восславляли его и предъявляли ему свои требования.
А толпа, не отрывая глаз от своих пастырей, молча и напряженно внимала им, и, поскольку слова, произносимые на чужом языке, были непонятны, каждый старался угадать, передана ли всевышнему также и его мольба, уведомлен ли господь о том, что ему надлежит поставить на ноги прикованного к постели Шалитова сына, подарить молодухе Смба-тануш мальчика, уберечь от волков и воротить хозяину заплутавшую на выпасе корову Вараздата...
И в этот торжественный миг ожидания, когда вера праздновала очередную свою победу, в этом просвете между окутанных надеждами и безответными вопросами мрачных стен, в таинственной этой полутьме внезапно прозвучал знакомый всем голос страдания:
— Поспеши, владыко, не опоздай, моего мужа, безвинного и безгрешного, убивают!
На людей обрушилась тяжкая, как кулак, тишина, и все до единого ощутили тупую боль. Связь с небесами оборвалась, молитвы с полпути посыпались наземь, попадали под ноги, были растоптаны и раздавлены.
Внезапное вторжение княгини, отчаянный ее вопль и то, как она кинулась перед алтарем на колени, потрясло людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148