Себя-то они привыкли видеть в таком положении, чего только с ними не случалось, каких только невзгод и несчастий не выпадало на их долю, но немыслимо было даже вообразить, что в ладонь господина может угодить хотя бы заноза.
И, позабыв о своей боли, отталкивая и топча друг друга, они опрометью ринулись из церкви и припустили к царскому дворцу.На полпути им повстречалась другая толпа; пораженная горестной вестью, она бежала от дворца к церкви.
Нерсес оторопел и не знал, как ему быть. Схватив за подол ризы, его грубо сволокли с поднебесных высот и швырнули на грешную землю; он еще не успел утвердиться на ногах и, словно ребенок, искал себе опоры.
Вождь беспомощно и затравленно взирал на толпу, будто умоляя, чтобы на сей раз она направляла его. Он недвижно стоял, пригвожденный к месту, положившись на силу толпы. И лишь когда ратники и крестьяне кинулись из храма, Нерсес взял в толк, что ему надо идти к царю.
Оставшись в опустевшей церкви наедине со священниками, он подобрал полы ризы, поспешно направился к дверям и растерянно бросил: «Ждите меня, я скоро вернусь». Задыхаясь, бежал он к царскому дворцу. Смешавшись с толпой, забыв о своем положении и сане. Бежал, бежал, но вдруг сообразил и недовольно себе признался, что беспокоится не столько за Гнела, сколько за царя. Враг разил царя ножом в спину. Это было предупреждение ему, подлый, гнусный знак. И ведь с кого начали — с кровного родственника, чтобы посильнее уязвить, чтобы царево сердце ныло и болело.
В этом наглом и жалком заговоре не обошлось без Меру-жана и неверных персов. Нет, в нем не могут быть замешаны приверженцы греков, ведь они уже обращались однажды к Нерсесу как стороннику Византии с предложением свергнуть царя и посадить вместо него на трон Гнела из рода Аршакуни. Нерсес решительно отказался от соучастия и посоветовал отказаться от этого умысла и заговорщикам. Да послужит сие для всех уроком, и пусть всем будет ведомо, что определенное расхождение во взглядах между ним и царем никому не дает оснований надеяться, будто католикоса
всех армян можно сделать знаменем в борьбе против царя и использовать в своекорыстных целях. Ну а вдобавок Гнел и его родственник, внук его дяди со стороны матери. Эх, Нерсес, Нерсес, позабыл ты своих родичей, ты и себя-то позабыл за этими школами да богадельнями! Столько печешься о людях, что, чего доброго, вконец от них отречешься и невзлюбишь...
Нерсес и Аршак либо вместе спасут Гнела и возрадуются, либо вместе оплачут его смерть. Бедный Гнел, стало быть, у тебя на роду написано помирить царя и католикоса — то ли в веселом застолье, то ли у гроба...
Сколь же велико было его удивление — мало сказать, велико, — когда он увидел, что царь, укутавшись с головой в меха, почивает на ложе.Почивает? Как так? А Гнел? А он, первосвященник, который задыхаясь бежал сюда? А все, о чем он передумал по дороге? А его искреннее и братское сострадание царю? А его стремление помириться с ним? Выходит, за все это воздается такой вот нелепостью?
А то, что он оскользнулся и чуть было не упал? Эта безделица ни с того ни с сего показалась ему куда важнее и оскорбительнее прочего.
— Вставай, царь! Беда... Вставай...
Царь не шелохнулся. Таким спокойствием веяло от этого глубокого и сладкого сна, что у Нерсеса возникла внезапная надежда. Может, и не было никакой беды? Может, и не было человека по имени Гнел? Ни племянника, ни внука дяди. Только и было, что все отрицающий сон да окутывающие все мягким нежным светом сновидения.
На какое-то мгновение Нерсес поддался этому заразительному оцепенению, тихонько присел в кресло, ослабил ворот, вытянул ноги и положил руки на подлокотники.Мышцы обмякли, голова безвольно склонилась к плечу, водворилась тишина, и на его лице заиграла усталая, бессмысленная улыбка. Царские покои наполнились озорным журчанием ручья. Нерсес поглубже уместился в кресле, уставившись пустыми глазами куда-то в потолок.
Он испытывал злое и мучительное удовольствие от того, что его повсюду теперь разыскивают, возлагая надежды на его всемогущую силу.Пускай разыскивают, пускай ищут-рыщут — его нет и не будет. Пускай взвалят свои беды на собственные плечи и на весь белый свет кличут святейшего, дабы переложить эту ношу на него. А он не берет ее и не возьмет. Пускай всю, какая только есть, грязь и подлость соберут воедино и бросят
к его ногам. А он не видит и не увидит, не слышит и не услышит.Именно так: был человек, а теперь его нет. Поймите вы: устал ваш святейший. Обрыдли ему ваши заботы и невзгоды. Опротивели ему ваша грязь и подлость. Он сыт по горло своими школами и богадельнями. Его тошнит от собственной святости. Пускай разыскивают, пускай ищут-рыщут, пускай теряют голову.
— Царь, это я, католикос... Встань же... Измена, заговор... Убивают твоего племянника...
Никто не вызнал его убежища, но он нашел себя сам. Самолично обнаружил святейшего.Царь так и не шелохнулся. Нерсес принужден был взять его за плечо и встряхнуть. Никаких признаков жизни.
В глазах Нерсеса зародился зловещий вопрос, и его лицо разом окаменело. Язык на мгновение прилип к гортани, и он в ужасе сглотнул слюну.
— Царь, если ты не проснешься... Что же мне останется думать? Ты-то бы что подумал на моем месте? — Сильно встряхнул его, но не с тем, чтобы разбудить. — Ты на все способен. Я знаю. Но это...— И вдруг принялся гладить царя по голове, будто тот был его единственным сыном, Саа-ком, — быстро, трясущейся рукой, едва касаясь волос. — Пожалей себя, царь, не его пожалей, а себя... Не проливай родную кровь. Не убивай ни в чем не повинного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148