Он соорудит на Гнеловой могиле такое надгробие, а дабы все было честь по чести, пригласит таких мастеров, что она станет для армян местом паломничества. И он сделает это отнюдь не напоказ, отнюдь не ради того, чтобы искупить свою вину или же ублажить Парандзем, а из любви ко всему с нею связанному. К ее нарядам, ее печалям, следам ее стопы, ее мыслям, благоуханию ее волос... И к ее мужу...
Он будет достоин любви Парандзем, чистыми руками зажжет огонь их — ее и его — очага, станет таким честным, каким потребует от него стать Парандзем, таким храбрым, каким прикажет ему стать Парандзем, и если ей будет угодно послать его на смерть во имя какого-нибудь великого и святого дела, он без колебаний принесет себя в жертву. И даже обращаясь к себе самому, он будет говорить «ты», потому что его «я» отныне исчезнет, сгинет, останется только Парандзем, «ты» и «ты»...
Парандзем начала медленно одеваться. Облачилась в лучший свой наряд — не черный, а голубой, завернулась в длинную белую пелерину и выбрала самые дорогие украшения. Слегка тронула лицо румянами, подсурьмила брови, чуть побелила лоб. И с остекленевшим взглядом, в великолепном убранстве, увешанная драгоценностями, но босая, неспешно прошествовала к ложу, откинула полог и, не опуская плеч, присела на краешек постели. Присела под сень исполинской своей тени и подумала, что эта великая ее утрата требует возмещения. И не равного тому, чем она обладала доселе, а несопоставимо большего. Любви ей не хотелось, она знала, что святой и неподдельный стыд, пережитый, когда она впервые взошла с Гнелом на ложе, что этот стыд уже не повторится; будет все, даже, может статься, испепеляющая страсть, но этого стыда не будет — чего нет, того нет. А если любовь умерла, то, значит, взамен нужно нечто грубое и сугубо вещественное, нечто основательное и надежное, а вот что именно — она ломала голову, но так покуда и не отыскала.
Думая о возмещении, она не совестилась Гнела, мало того, намеренно размышляла об этом на кладбище, у могилы. То была не измена его памяти, еще не угасшей, а высшая степень доверия. С кем, кроме него, могла она поделиться своими раздумьями, у кого, кроме него, могла испросить совета, кто был ее искренний друг и наперсник, способный вполне ее понять? Так что если существовал для нее на све-
те настоящий оплот и прочная опора, то ими была могила Гнела.Она просидела на краешке постели до самого восхода — неподвижно, отдавшись мыслям и увлекаемая поисками возмещения, внутренне противясь тому, что эту ночь хотят у нее отнять...
Исполинская тень на стене пропала, но, хотя комнату озарили солнечные лучи, она не погасила светильники, потому что в них нашла осязаемое прибежище ночь, полная нерешенных вопросов, возможно единственная в жизни ночь, целиком принадлежащая ей. То бишь им, будь милосерд, господи, прости и помилуй, — им, ей и Гнелу.
Она встала с постели и во всеоружии блистательного убранства, однако в безотчетно надетых домашних шлепанцах вышла из дому и отправилась на кладбище.Почем ей было знать, что эта ночь принадлежит не только им с Гнелом, но еще и некоему третьему человеку. И что Тирит давно, еще до зари, мысленно обладал ею.
Парандзем собралась уже возвращаться домой, когда с удивлением заметила Тирита, и тот понял, что таиться дальше бессмысленно. Он приблизился к Парандзем, молча поклонился, и они пошли бок о бок. По дороге они ни разу не взглянули друг на друга и ни словечком не перемолвились.
Тирита бросало в дрожь от этой близости; ее благоухание, ее по-кошачьи мягкая походка, разлетающиеся при каждом шаге полы ее одежды, неразличимые, но угадываемые прожилки на ее длинной шее и особенно стелющаяся по земле белая пелерина, которая звала, зазывала, влекла за собой всякую живую тварь,— от всего этого у него захватывало дух.
Тирит напрягся, натянулся, как струна; на лбу выступила испарина. Кадык судорожно задвигался вверх-вниз. Он старался идти как можно сдержанней, опасаясь, что ненароком выдаст силу упрятанную и едва укрощенную душевную бурю.
Он отдал бы жизнь, ей-богу, отдал, лишь бы узнать, о чем думает шагающая обок женщина, какие мысли одолевают ее и что хоронится под этим стеклянным, холодным взором.
Тирит открыл калитку и вошел вслед за Парандзем в усаженный деревьями двор.Парандзем направилась к бассейну, на мгновение склонилась к воде, одежная складка на плече беспокойно дернулась, она повернулась и вопросительно посмотрела на Тирита.
— Я знаю, твое горе беспредельно, - сказал Тирит, и его бескровное лицо стало еще некрасивей. - Но и мое горе велико. Тебе Гнел был мужем, а мне родственником. Братом. Мы одни можем утешить друг друга.
— Никчемным, малодушным человеком был твой брат,— спокойно, вполголоса ответила Парандзем, вперив взгляд в какую-то неопределенную точку. - В его жилах текла не кровь, а водица.
— Не бери грех на душу. - У Тирита выпятился кадык -вот-вот отлепится от горла и упадет. - Твой грех тяжек, тяжек вдвойне. Ты клевещешь на умершего.
— Умерший принадлежит мне. Он мой, и только мой,— сухо оборвала его Парандзем и заметила два прыща на лице юноши. — Не примазывайся к нему. И к моему горю тоже
— Я не обижаюсь, Парандзем, — грустно улыбнулся Тирит и развел не в меру длинными руками. — Если тебе от этого легче, говори что заблагорассудится. Я готов безропотно слушать.
— Благодарю. Но уже поздно, Тирит. Я раньше должна была узнать, сколько добрых людей меня окружает.
Издевательская усмешка Парандзем обожгла и покрыла краской лицо юноши. Тирит прижал руки к щекам, словно пытаясь очистить их. Однако он не то что оскорбился - он явственно почувствовал, как болезненна ее рана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148