— И покараешь меня ты сам.
— Бедный Гнел!
Таков почему-то был ответ царя.
— Бедный Гнел!
Глава тринадцатая
Тотчас по прошествии сорока дней со времени смерти Гнела царь решил устроить прощальный ужин в честь Па-рандзем. То был, однако, не только и не просто дипломатический жест. В его ушах по-прежнему звучал ее не сломленный или искаженный страданием, а ставший еще нежнее и женственней, преисполнившийся еще большего очарования голос. Хотя должно было случиться обратное. Голос должен был сорваться, охрипнуть, надломиться. И подтверждают это тысячи женщин — жен и возлюбленных. Тут крылась какая-то загадка, притягательная и пугающая. Очевидно, нежность и очарование были для этой редкостной армянки средством самозащиты, шипами и когтями.
На похоронах он видел Парандзем издали. Распущенные волосы прикрывали лицо, обнаженная грудь не выдавала, а еще глубже упрятывала тайны. Ее скорбь походила не столько на плач и причитания, сколько на сведение счетов с богом, спор равной с равным.
Царю не давало покоя то жгучее любопытство, которым он мучился, когда, укутавшись собольим покрывалом и зажмурив глаза, слушал необычайный голос женщины, слушал рождающиеся из глубин ее существа твердые, жесткие слова, слушал и ел себя поедом, потому что не может ее увидеть. Это неудовлетворенное любопытство душило царя, превращалось в навязчивую идею, вызывало чувство неполноценности. Он непременно должен увидеть Парандзем — для него это вопрос чести и достоинства. Мужского достоинства.
Он хотел во что бы то ни стало понравиться Парандзем, произвести на нее впечатление мудрого государственного мужа, доброго, человечного, обаятельного и смелого царя; это было желание, никогда отроду не посещавшее его.
Первым долгом он хотел понравиться себе, внушить себе, что он не лишен всех этих добродетелей. Ибо никак не мог избавиться от того, под собольим покрывалом перенесенного добровольного унижения, которое хоть и поослабло после обильной рвоты, но не исчезло вовсе.
В назначенный час Парандзем не явилась. Минуло полчаса, час, два часа. Она не пришла.Он чуть было не разгневался, чуть было не рассвирепел: какая-то там княгиня пренебрегает его приглашением и вместо того, чтобы посчитать это приглашение за великую честь, до конца своих дней с гордостью хранить о нем память и ле-
леять как драгоценнейшее свое сокровище, - вместо этого она смеет не подчиниться его приказу. Неважно, что это приглашение. Неужто ей не известно: приглашение царя суть приказ. И когда царь любит кого-то, это тоже приказ. И когда бранит - опять-таки приказ.
Но поди ж ты, дерзость Парандзем не вывела его из себя, а пришлась по вкусу. Уж если она и в страдании не желает оставаться обыкновенной женщиной, простой хранительницей домашнего очага, если превращает свое обаяние в средство самозащиты, чтобы стать невидимой, недосягаемой для врагов и, меняя, как зверь, окраску, приспособиться к среде, и уж если он принимает и ценит такого рода странности, то подавно должен принять и оценить и этот ее шаг.
И ему пуще прежнего захотелось встретиться с Парандзем.Слуги сообщили, что она уже готова отбыть в Сюник, а сейчас пошла на кладбище - попрощаться с мужем.Немедленно, без долгих раздумий и колебаний царь покинул свои покои, миновал устланный коврами коридор, спустился по мраморной лестнице и, заслышав шаги, на миг притаился за колонной. Неторопливо переговариваясь, мимо него прошли и исчезли вдали двое слуг. Царь оставил свое убежище и не через главный вход, а через заднюю дверь, чтобы его не заметили и не увязались следом телохранители, выбрался во двор. Он мог бы, конечно, прогнать телохранителей, но все равно чувствовал бы за спиной их невидимое присутствие. А именно сегодня, когда ему предстоит увидеть Парандзем, которую не он, как ему поначалу мнилось, пригласил, а которая сама притягивала его, увлекая своей дерзостью, — именно сегодня это было ни к чему.
На кладбище он очутился в мрачном и торжественном мире безжизненных камней. Камни разом набросились на него и обступили. Тени словно ощетинились, нахохлились. Он поневоле остановился и огляделся по сторонам. Увидел только-только вырытую яму, куда сорвался и беззвучно упал комок земли. Повсюду стояла гнетущая тишина, казавшаяся из-за стрекота сверчков еще более густой и вязкой.
И, впервые очутившись вне дворца в одиночестве, он ощутил страх и почувствовал себя по-детски беспомощным и беззащитным. Особенно он боялся змей. Вдобавок он убежал от своей свиты — чем не место и время для цареубийства? На одном из надгробных камней застыла, повернув головку, зеленая ящерица. Имена, высеченные на камне имена, бесконечные, нескончаемые имена, каждое из которых - незавершенная повесть. А он полагает, что его повесть будет
завершена. Аршакаван будет построен. Страна по-настоящему станет на ноги. Армения будет богатой и могущественной. Обретет свои письмена и книги. Возрастет ее значение в международных делах. Вероятно, тот, кому уготована эта яма, также был уверен, что его речь не прервется на полуслове.
Он шел и шел, осторожно переставляя ноги, словно убеждаясь, что нигде нет и не может быть ловушки. Потом принюхался, как охотничья собака, и почуял запах жизни. Полновесной, полнокровной жизни. И коль скоро объявился кто-то второй — а чтобы чувствовать себя царем, необходимо присутствие второго, — он снова стал самоуверен, его поступь окрепла, звук шагов приобрел четкость, и он ощутил за спиной телохранителей.
Парандзем на коленях стояла перед могилой и рыла руками землю. Вырыла ямку, сняла заколотый в волосы гребень слоновой кости, положила его в ямку и принялась засыпать землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148