Нерсес приблизился к человеку с прикрытыми глазами и шепнул ему на ухо:
— Ты счастлив, Врик?
Врик не открыл глаз и не удивился внезапному появлению Нерсеса, словно ожидал его. Пожалуй, он испытал даже некоторое недоумение: отчего, дескать, этот вопрос не задан ему давным-давно? Как-то заученно кивнул и обрадовался, душевно обрадовался, что у него опять есть повод для ответа.
Нерсес облегченно вздохнул, и с его сердца свалился камень тревоги и забот. Видимо, не только Врик, но и он, Нерсес, обязан быть счастливым.
Он молча сел с ними рядом на узкую деревянную скамью и прислонился, греясь на солнышке, спиной к стене.
— Прости, царь! - Драстамат вбежал за полночь, едва переводя дух, и бросился на колени; в глазах — животный ужас, будто к его горлу приставили меч и вот-вот заколют. — Знаю, что отныне ты можешь меня возненавидеть... Бог свидетель, я невиновен... Я невиновен, царь. Но мой долг сообщить тебе то, о чем я слышал.
— Говори, в чем дело,- холодно произнес царь; завидев в чужих глазах страх, он безотчетно проникался злостью и жестокостью. — А моей любви страшись так же, как и ненависти.
Он уже возвратился в Арташат и, сидя у себя в спальне на низеньком стуле, мыл ноги в лохани.
— Гнел жив, царь...
Невесть отчего он тотчас вытащил из воды ноги, поставил на сухой ковер и, собрав в кулак полы одежды, на мгновение замер.Первое, что он почувствовал,— это несчастье, еще не вполне осознанное вселенское бедствие, в сравнении с которым сообщенная сенекапетом ужасная новость была ничтожной капелькой в беспредельном море.
Кто скажет, зачем он родился и зачем живет? И что им сделано? для кого? для чего? И был ли у него когда-нибудь отрадный денек? Кто его любит? Кто в нем нуждается? Кто вообще относится к нему по-человечески?
— Как то есть жив? Жив?! Да ты в своем уме, сенека-пет?.. Немедленно опровергни эту гнусную ложь. Не сходя с места. Жив?!
— Я невиновен, царь...
Царь отпихнул ногой лохань и встал. Вспомнил, с превеликим трудом, насилу вспомнил, что все Аршакуни, все неведомые его пращуры встречали опасность стоя.
— Кто принес весть ?
— Пестун Гнела. Он требует у тебя награды.
— Дай! — почему-то выкрикнул царь в лицо Драстама-ту. — И не скупись, пусть его не мучает совесть из-за предательства.
Царь торопливо начал вытирать ноги: мокрые ноги тоже придавали его положению какую-то ненадежность. Обул мягкие красные башмаки. Подвесил к поясу меч, накинул на плечи пурпурную мантию, поднял стоявший на полу све-
тильник и, одетый как должно, вышел из опочивальни.Драстамат встал с колен и, не смея дохнуть, последовал за господином. Освещая себе факелом путь, будто привидение шагал царь по темным и пустынным коридорам дворца. Шагал и, как всегда, когда ему приходилось трудно, что-то по-стариковски бурчал под нос. Сокрушался, что стал быстро уставать. Потерял аппетит. Мается бессонницей. И опять ноют суставы, не иначе — к дождю.
Внезапно он повернулся, поднял факел над головой и шепотом спросил Драстамата:
— А... этот обезглавленный... в гробу... Кто он такой?
— Не знаю, царь. Вероятно, кто-нибудь из слуг Гнела.
— Обнажи труп. — Рука царя дрогнула, в голосе появилась хрипотца, он словно только-только осознал смысл страшной новости. — Позови Парандзем. Пусть осмотрит, пусть ощупает нагое тело. Если что его и выдаст, так это нагота.
— Нужно ли, царь, чтобы об этом знал еще кто-то?
— Верно, Драстамат... Нет нужды звать Парандзем. — И умоляюще добавил: — Удерживай меня, не давай мне наделать глупостей...
Царь двинулся дальше; наконец свет факела выхватил из тьмы двух воинов с копьями, стоящих у входа в тронный зал. Царь вошел, поднялся по ступеням, сел на трон, установил факел сбоку и протянул руки к пламени.
Попадая в затруднительное положение, царь неизменно приходил сюда, садился на трон и только тогда принимал решение. И приближенные заметили, что эти решения бывали по большей части безошибочны. Не то что тронный зал внушал ему веру в собственные силы, не то что придавал ему смелости и твердости — просто он привык работать именно здесь. А нежданное и негаданное возвращение Гнела из небытия требовало работы, работы тяжелой, изнурительной.
— Я бы посоветовал устранить горевестника, — осторожно прервал Драстамат раздумья господина. — Пусть об этом знают лишь двое — ты и я.
— Нет, нет, довольно крови! — ответил царь, и краска кинулась ему в лицо.
— Я никогда и ни о чем не просил тебя, царь. Это первая моя просьба. Позволь устранить горевестника.
— Нет! — крикнул царь. — Никаких убийств!
Вранье все это, убийство ничем не оправдать. Нет идеи, во имя которой позволительно жертвовать человеческой жизнью. Нет такой великой цели, ради которой стоит отнимать у человека право жить. И чем выше идея и цель, тем
невозможнее убийство. А если оно все же необходимо и неминуемо, стало быть, идеи и цели сгнили изнутри, стало быть, тут изначально кроется червоточинка, и, пока еще не поздно, выбрось из головы мечту о едином, сплоченном отечестве.
— Гнел все равно не вправе оставаться в живых. Не вправе, Драстамат, не вправе. Неужто он этого не понимает? Мне доложили, что он обезглавлен. Мы погребли его. Мы оплакали его смерть. На что же он надеется? И что ж выходит? Наша вина отягчается. Он принуждает нас пойти на новое преступление. Нет, нет, довольно крови...
Он встал, схватил факел, подул на него, загасил огонь и стремительно вышел из тронного зала.
Драстамат также вышел в коридор, но царя не обнаружил. Тот исчез во тьме. Сенекапет долго его искал, заглядывал во все подряд двери — а их было множество, — повсюду вполголоса окликал царя, однако тот как сквозь землю провалился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148