Драстамат растерялся: он непременно должен был увидеть царя этой ночью и еще до зари, до первых петухов уладить недоразумение, сделать так, чтобы господин ни на йоту не изменил своего к нему отношения. А что царь переменился к Драстамату, что он смертельно на него раздосадован — сомневаться в этом не приходилось. Потому что горевестник для царя — совиновник горя. Хочешь, сообщи ему наиважнейшую, прямо-таки потрясающую вещь: не пей, мол, этого вина, оно, мол, отравлено, спаси ему, иными словами, жизнь, — он все равно, сам того не желая, озлобится на тебя. Если до зари не удастся упредить беду — пиши пропало. На заре будет поздно. Кому-кому, а уж Драстамату это доподлинно известно. Плевать ему на Гнела. А коли начистоту, так и на царя плевать. Да, да, на царя. Потому что царь для него не существует сам по себе. Нет царя без сенекапета. Равно как и сенекапет без царя — ничто. Если царь не будет в трудные минуты спрашивать его мнения и нуждаться в его советах, если Драстамат, в свою очередь, не будет чистосердечно и с достоинством говорить царю правду в глаза, если он лишится тем самым своего дела и призвания, которое для него, не имеющего на свете ни единой родной души, заменяет и отца с матерью, и жену, и детей,— если это случится, то к чему тогда жить?
Он сообразил, что искал царя повсюду — кроме опочивальни. Но, согласно принятому во дворце правилу, никто не смел переступать порога царской опочивальни незваным. Драстамату волей-неволей приходилось нарушать канон.
Он долго стоял перед опочивальней, не решаясь войти. Нельзя сказать, что боялся царева неудовольствия или же гнева, — нет, просто, до мозга костей пропитанный уважением к порядку, не мог пренебречь вековым обычаем, тем паче пренебречь ради себя самого, а не ради царя.
Но и ради царя. Вот именно, ради царя! Дрожащими руками, словно творя святотатство, он тихонько приоткрыл двустворчатую дверь, осторожно отвел в сторону занавесь, увидел государя и успокоился. Тот — прямо в одежде — лежал лицом к стене на широкой деревянной кровати, обиженный и возмущенный целым миром.
— Если не хочешь возненавидеть меня, если ты и вправду, царь, этого не хочешь, — Драстамат говорил чуть ли не шепотом, с трудом выговаривая слова, не спуская глаз с неподвижной, безжизненной спины царя, — прикажи убить этого человека. Только тогда ты смягчишься ко мне. Между нами должен стоять кто-то третий. Я хорошо тебя знаю.
— В самом деле знаешь? — не оборачиваясь спросил царь. — Верю. Убей горевестника. Но сперва вознагради. Пускай не думает, будто царь неблагодарен. — Внезапно он приглушенно засмеялся и так же внезапно оборвал смех. — Наконец-то и ты уподобился мне... Мой честный, мой добрый Драстамат, мухи сроду не обидевший.
Драстамат понял, что спасен. Ценою чужой жизни, но все-таки спасен. Бог свидетель, это убийство праведно. Раз уж пестун предал из-за вознаграждения питомца, завтра он того гляди продаст и родину. Стало быть, виноват в его смерти он сам, а вовсе не Драстамат.
Позабыв о недавних мучительных размышлениях, он разом ощутил себя прежним Драстаматом. Словно снял одно платье и надел другое. Он вновь был полноценным, нужным и незаменимым. И вновь приступил к повседневным обязанностям, испытывая величайшее наслаждение от сознания важности своего дела.
— А Гнел ? — озабоченно спросил он. — Как быть с ним ? Ведь теперь-то тебе известно, что он оклеветан.
— Отныне его оружие — невиновность. Им он и будет драться со мной. — Оскорбленный в лучших своих чувствах, царь вскочил с места и в бешенстве крикнул сенекапету: — Его невиновность так же мне отвратительна, как и предательство !
— И тем не менее, царь, он невиновен, — с жестокой прямотой, нимало не считаясь с душевной сумятицей господина, упорствовал Драстамат. — И возразить против этого тебе нечем.
— Если Гнел будет жить, он станет героем, а я — убийцей. Кто нужнее отечеству? Я или он? Чье имя дороже? Мое или его? Невиновность мертвого Гнела не потрясет никого. Но если он жив, жив и неповинен, мне не избежать вечного проклятья. Он станет знаменем моих врагов, их боевым кличем, их всеразрушающим тараном. Их звонкоголосой трубой. Их барабаном.
— Гнела невозможно убить, царь, — холодно прервал его Драстамат. — Ты перед ним бессилен.
— Я?! Бессилен? Да как у тебя язык повернулся бросить мне в лицо такое?!
— Дело в том, что Гнел нашел прибежище в твоем же городе. В Аршакаване. Стоит его убить, и твоему городу придет конец. Тебе никто не станет верить.
Царь сник. Его словно под корень подкосило. Сжался, съежился. Ушел в дальний угол спальни и вновь по-стариковски забурчал что-то под нос. Сетовал на здоровье. Жаловался на возраст. Ему уже не по силам поднимать утром гири. Не выдерживает сердце. Недостает дыхания. Как быстро минула молодость... Да и вообще все. Так и не привелось пожить в свое удовольствие:
— Быка заколол ? — угрюмо спросил царь. — Что мне сулит расположение его внутренностей?
— Гибель, царь, — бесстрастно и не колеблясь ответил Драстамат. — Падение рода Аршакуни.
Царь смиренно кивнул.
— А куры? Что предвещает их беготня?
— Счастье и могущество, царь.
— Стало быть, языческие боги тоже лгут.
Похоже, приспела пора отправиться в армавирскую рощу или же в багаванский лес. Пойти послушать шелест их листвы, уж он-то безошибочно определит и предскажет судьбу. Пойти и день-деньской упрямо сидеть под деревьями, покуда не выучишься их языку.
— Чего ему от меня надо, моему племяннику? Вели подать коня. Я хочу увидеть Гнела. Узнать, во что обойдется мне его жизнь. Но прежде... мы пойдем в церковь, Драстамат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148