Замолим грехи. — И, заметив недоумение на лице придворного, не без злорадства подумал: опять он смутил, опять привел в замешательство своего великана, своего верного и любимого приближенного. — Ну что, снова скажешь, будто я противоречу себе. Мечусь и терзаю себя.
— Отчего же ты мечешься, царь, отчего терзаешь сет бя? — мягко и с сочувствием укорил его Драстамат.
— Ефрем ждет меня? Пусть не уходит. Я непременно сыграю с ним в шахматы. Хоть свет перевернись, сыграю.
Ефрем, друг детства, единственная надежда, и опора, и успокоение, его храм, его алтарь... Пусть ждет где-то. Пусть ждет долго. Пусть остается призрачным. Пусть является воображению мальчонка, с которым они играли в кости, с которым они играли в мяч; победителя они величали царем, а побежденному придумывали прозвище поунизительней.
Настоящим победителем был ты, Ефрем. И сейчас ты тоже победитель. Не верь слухам, будто я твой царь. Это сплетни, напраслина, злоречие.Потому что иначе придет конец сказке, осквернится красота, рухнет моя вера. Раскроется единственная тайна моей жизни, единственное мое укрытие.
Нет, дела обстоят скверно, дела, стало быть, плохи, коли вновь одолевает желание повидать друга детства, коли сердце размягчилось, размякло как тесто, свербит и ноет, коли на глаза наворачиваются не мужские, а бабьи слезы.
— Этот сопляк нащупал мое больное место, — прорычал царь. — Бежал в мой город! Сделал мою силу моей же слабостью! Обратил против меня мое же оружие! Нет, я поеду к нему не сейчас...— Решение родилось мгновенно; он неумолимо напряг ум — не пропадать же даром опыту минувших, прожитых им лет,— мысленно призвал на подмогу своих угрюмых, немногословных праотцев, и глаза его блеснули в полумраке. — Сперва я обвенчаюсь с Парандзем, женюсь на ней, а уж потом поеду. Женюсь завтра же. Чтобы иметь преимущество перед Гнелом. Я расскажу ему о нашей свадьбе... О первой нашей ночи... Расскажу во всех подробностях... Опишу ее тело... Расхвалю ее красоту... Она ведь и впрямь красива, Драстамат... Сказочно красива...
Глава пятнадцатая
Мысленно Васак зачастую беседовал с соотечественниками, спорил, порицал, наставлял, убеждал, молил...
Кому не ведомо, что спарапет всю жизнь сражался ради того, чтобы армянин не исчез с лица земли? Другие сражаются, чтобы расширить свои земли, или отвоевать некогда утраченные области, или отомстить за нанесенное их стране оскорбление, или помочь союзникам. А вот если за оружие взялся армянин, значит, нет нужды ломать голову, теряться и догадках, терзать и напрягать ум — и без того ясно, речь идет о самосохранении.
Вот тебе и Армения.Враг уверенно метит стрелой прямиком ей в сердце, потому что незащищенное, беззащитное сердце явственно различимо издалека всем и каждому и маячит перед соседями, точь-в-точь мишень. Поди-ка удержись.
Как только тебе удается веками жить на краю пропасти, мысленно вопрошал Васак, на краю пропасти пировать, праздновать Навасард, отмечать рождение сыновей, пахать, сеять, изводить себя усобицами, тешиться похвальбой и, упершись взглядом в бездну, мечтать о небе?
Бесстыдница, упрямица Армения.Это, конечно, ни с чем не сообразно, но не в годину войны, а как раз теперь, в дни мирной передышки, прямо на глазах у Васака, число армян стало стремительно убывать. Почуяв надвигающуюся опасность, уловив неизбежность столкновения между персами и византийцами, половина страны одевалась на персидский лад, половина — на византийский. Половина была сторонницей Византии, половина —
Персии.Между двух . огней оставались одни только бедолаги крестьяне, возглавляемые немногими нахарарами.Приверженцы Персии носили остроносые башмаки, на голову водружали что-то вроде тиары, а волосы завивали. Приверженцы Византии остригали волосы кружком и выбривали макушки. Надевали островерхие, шлемообразные шапки и поднимали в знак приветствия правую руку. В княжеских домах говорили или по-гречески, или по-персидски.
Отличить друга от врага стало проще простого.В городах и на большаках то и дело затевались потасовки — при этом смотрели, кто во что одет. Супругов выбирали по одежде. В гости ходили к тем, кто соответствующим образом причесан. Любили и ненавидели, глядя на обувку.
Война еще не началась, а страна была уже захвачена, располовинена, наводнена персами и византийцами, которые, правда, выглядели как армяне, имели армянские носы и глаза и, когда наступал черед перебранки, хоть и говорили вообще-то по-иноземному, волей-неволей переходили на армянский, потому как чужих слов недоставало и они не остужали разгоряченного сердца. По-армянски переругивались и по-армянски же успокаивались...
Васак избегал встреч с царем, в особенности после злополучной трапезы, когда тот объявил, что Аршакавану даруется право убежища, и нахарары прервали отношения с дворцом. А царь, похоже, не замечал его отсутствия и даже не любопытствовал, куда подевался спарапет. Ибо твердо знал: Васак принадлежит к разряду тех людей, которые, сколько
их ни обижай, сколь несправедливо с ними ни обходись, все равно остаются преданными до конца. Потому-то царь в жизни не бывал с ним щепетилен и мягок, в жизни не удостаивал особого внимания, без околичностей говорил все, что взбредет в голову, случалось даже, грубил и оскорблял. А между тем с врагами вел себя куда как осторожно и уважительно. Спарапет молча сносил это и никогда не бунтовал. Взбунтуется позже, когда дела пойдут на лад и у них с царем появится время...
Васак думать не думал о том, что он третье, после царя и католикоса, главенствующее лицо в стране. Должно быть, поэтому, невзирая на бесспорную любовь к нему народа, в мирные дни он не имел сколько-нибудь ощутимого влияния при дворе и почти не вмешивалря в политику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148