Так можно вести себя лишь в Византии да в Тизбоне. Мы вот-вот испустим дух, и нам нужна одна истина, одна, а не несколько.
— Есть такая истина, спарапет, есть! — решительно произнес Меружан Арцруни, подсел к Васаку и дружески обнял его. — Заключить союз с кем-нибудь из могущественных соседей. Ведь мы же малый народ, чего трепыхаться? Вправе ли мы возлагать надежды на крепость собственных рук? Нужно сделать выбор.
— И ты его сделал. Отчего же не в пользу Византии? — Намекаешь на то, что мои земли сопредельны с Персией, потому я и выбрал персов? — насупившись, встал Меружан. — Не будь наша беседа столь чистосердечна, я бы, разумеется, счел твой намек оскорблением. Ну а как же твои братья? С кем граничат их земли, далекие Тайк и Тарон?
— Отчего же все-таки не в пользу Византии? — хладнокровно повторил Васак.
— Оттого, что христианство случайно связало нас с византийцами. А наша общность с персами гораздо глубже.
Едва волоча ноги, к Меружану подошел Кенан Аматуни и что-то шепнул ему на ухо. Меружан вопросительно посмотрел на старика, на лице у него изобразилась гримаса, и он с откровенной грубостью движением головы велел Кенану сесть на место.
— Быть может, я мало что смыслю, — раздельно, с достоинством человека, ценящего весомость собственных слов, заговорил Вардан Мамиконян. — Быть может, я вообще ничего не смыслю, — продолжил он, оскорбленный одним только предположением, что ему способны такое приписать. — Но одно я знаю твердо: родные братья не могут враждовать. Ненавидь меня сколько тебе заблагорассудится, ненавидь и считай своим врагом, — угрожающе добавил он, — все равно я буду тебя любить.
И победительно осмотрелся. Вардза Апауни' растроганно кивнул.
— Даже если братья поклоняются разным богам? Если их разделяет граница?
— Да, даже тогда, — осерчал Вардан. — Я люблю тебя.
— Я ни при чем, — беспомощно пожал плечами Ваан Мамиконян. — Как братья решат, так тому и быть. Они старше меня...
Вардза Апауни кивнул.Он попал сюда случайно. Такая же точно случайность могла привести его к приверженцам Византии. Или же к царю. Он был непомерно честолюбив и кстати и некстати оскорблялся, что им пренебрегают, не интересуются его мне-
нием, не советуются с ним. И, опасаясь в смутные эти дни вновь оказаться непричастным к столь важным событиям, не захотел отсиживаться дома и присоединился к тому, кто первым встретился на его пути. Однажды Меружан спросил его совета по какому-то пустячному поводу и тотчас превратился для него в зеницу ока.
— Мы собрались здесь не затем, чтобы выяснять отношения между родственниками, — грубо прервал Мамиконянов Камсаракан. — Это ваше семейное дело, и других оно не касается.
Он по сию пору чувствовал на своем запястье тяжесть царевой руки, по сию пору не забывал постыдного своего поражения. Мужчине лучше быть глупым и нищим, но не уступать другому в силе. Поражение из-за слабости мышц — есть ли что-нибудь позорнее этого?! Он непрестанно искал повода схватиться врукопашную, хотя подозревал и понимал: этим он выдает себя с головой, признает перед всеми, что не запамятовал обиды; но, зная это, не умел побороть соблазн и невольно выставлял напоказ собственный срам: «Не помериться ли нам силами, князь? Боишься, одолею? И пускай, слабак — не дурак, невелика беда. Ха-ха-ха-ха-ха».
— Твое здоровье, спарапет, — сказал Меружан Арцруни, поднимая полный вина кубок. — Не знаю, окажемся ли мы с тобой в одном стане или в разных, вероятно в разных, но, так или иначе, знай: мы боремся за эту страну. Звучит нелепо, ведь мы готовы перегрызть друг другу глотку ради того, чтобы любить и защищать одно и то же.
Вардза Апауни усердно закивал.
— И ты убьешь меня, уверяя, что это — ради отечества?
— Да, спарапет. Равно как и ты — меня.
— Ты просто оправдываешь свою измену. Пытаешься придать ей значительность, чтобы не пасть в собственных глазах. — Спарапет разгневался и потерял самообладание: ему казалось, будто его принимают за дурака и хотят средь бела дня обвести вокруг пальца.
— Ты воин, и любить родину означает для тебя погибнуть за нее в бою,— спокойно возразил Меружан, стараясь не обращать внимания на нанесенное ему оскорбление. — Для меня же всякая смерть должна быть исполнена смысла. Я против неразумных жертв. Я против сражений, на которые ты нас толкал.
— И даже против моих побед? — уязвил его Васак.
— Да, и твоих побед тоже. Если уж хочешь знать, то именно побед. Утри тебе враг нос с самого начала, это, поверь мне, пошло бы армянам только на пользу.
— Не понимаю, князь. Ей-богу, не понимаю. Если ты намерен меня бесчестить, тогда дело другое. Так и скажи, чтобы я не напрягал ум.
— Господь с тобой, спарапет. И в мыслях такого не было. Если, по-твоему, я тебя бесчещу, я готов просить прощения.
— Нет, ты все-таки скажи, почему ты против моих побед. И неужто гибель в бою всегда бессмысленна?
— По большому счету — да. Ты победил только в этот день. Только в этом сражении. Только единожды наелся досыта, а тебе уже возомнилось, что ты и впредь никогда не испытаешь голода. Но ведь любой полководец дает только одно сражение в жизни, и это его сражение — самое решительное и роковое. Только одно в жизни, спарапет, не более, — поднял Меружан палец. — Ты и сам знаешь, что все прочее — ложь. И знаешь, что в этом-то сражении ты и будешь побежден.
Вардза Апауни восхищенно кивнул.
— Обожди, князь, — отмахнулся от него Васак, потому что Вардза уже раздражал его. — Что же получается ? Примем безропотно наше поражение и будем сложа руки смотреть, как гибнет страна?
— Да, спарапет, примем наше поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148