Каждый из них делал свое дело, и сенекапет не собирался уклоняться от исполнения лежащих на нем обязанностей.
— И верно, — удивился царь. — Как же это так получается, Драстамат: врагу видна опасность, а своим выгода и та не видна? Разве эта страна — только моя?
— А все потому, что Аршакаван ты в первую голову строишь против всех. Забываешь, царь. — И с плохо скрытым упреком добавил: — Нельзя забывать, когда они помнят. Кто первым забудет о ненависти, тот потерпит поражение.
— Нынче я и впрямь весел, сенекапет, — помрачнел царь и на мгновение замолк.— Приказываю тебе: в дни радости оставляй меня одного.
Царь быстрыми шагами пересек тронный зал, в сердцах хлопнул дверью и разобиженный прошел в спальню. Персов он намеревался принять в лучшем своем одеянии и при лучших украшениях; он редко надевал и торжественное облачение и украшения, поскольку они подобали только праздным и беззаботным властителям. Нельзя же, вырядившись по-праздничному, возводить стену, рыть землю, пилить бревна. Но сегодня ему хотелось ослепить шахских послов. Пусть видят, как роскошно он живет, какая сила и уверенность заключена в его пурпурной мантии, шелковой тиаре, в ушитой двумя рядами жемчуга налобной повязке, в ожерелье из самоцветов и в покоящейся на груди броши. Пусть они поведают об этом своему господину, и тот поймет, что за великолепным царским убранством стоят войско, спарапет
Васак и — ни мало ни много — Аршакаван. Правда, у него нет силы под стать шахской, но ведь должно же быть и что-то взамен ей. Неужто бог может дать шаху все, а царю армян — ничего? Тот, кто слабее, обычно хитрей, изворотливей, решительней. Как славно, что нет Драстамата, не то сказал бы: больно уж ты возвеличиваешь себя, царь.
А где же, между прочим, Васак? Он почувствовал прилив горячечной тоски по спарапету и желание хоть на миг прижать его к груди. И сразу же померещился раздражающий голос Драстамата: хочешь, чтобы спарапет восполнил скудость твоих украшений, царь? А где же Ефрем, друг детства? Его-то ты не посмеешь счесть украшением. Ефрем, моя вера, моя святость, моя чистота. И снова голос Драстамата: Ефрем, царь, твой противовес, он должен существовать, чтобы тебе вольготнее было подличать и, не брезгуя ничем, творить злодеяния. Да неужто же я совершаю все это ради себя? Неужто я такой выродок? Выходит, вы — добропорядочные люди, а я вам вроде как бельмо на глазу. Ну, так что же случилось, что произошло, что ты уразумел, Драстамат?
— Доблестный царь царей маздеев Шапух шлет привет царю Великой Армении Аршаку.
— Передайте царю царей, что я остаюсь его младшим братом и верным союзником.
Хорошо хоть, что в отличие от византийского посла этот был человеком пожилым, и хозяином положения становился царь. Нет, все-таки Восток — это вам не Запад, это иное дело. Иное, что и толковать, совсем иное. Там умеют уважить даже врага. Как ни ненавистен шаху армянский царь, ему тем не менее не взбрело на ум отправить во главе посольства безусого и безбородого юнца. Он бы себе этого не позволил. Потому что это впрямую ударило бы по его собственному авторитету государя. По идее владыки и господина.
— Царь царей рад слышать нашими ушами уверения своего союзника и по праву старшего брата требует, чтобы ты во исполнение данной тобою клятвы шел со своими полками ему на помощь.
Ошибся царь, допустил-таки промашку. Слишком поспешно их принял. Тогда как надо было заставить основательно подождать — до вечера, а то и до завтрашнего утра. Этой поспешностью он опять невольно признал: что бы ни сказал теперь Драстамат, он будет прав. Но что именно он сказал бы — это царь тщательно от себя утаил.
— Царь царей прав. Если мы перейдем в этой войне на вашу сторону, победа будет за ним.
— Царь царей выражает нашими устами свое удовлетворение, ибо ты сознаешь важность данной тобою клятвы. Ловко же он проглотил оскорбление. Даже бровью не повел. Прикинулся, будто никто не задел достоинства великой державы. А греков, особливо того щенка, которому он и сейчас бы с радостью всыпал по заднице, давно бы уязвили дерзкие речи царя и они бы гордо удалились. И что с того? Ведь таким образом они бы невольно признали: возможность оскорбить величие их страны отнюдь не исключена. А персы доказали, что они и помыслить об этом не могут.
— Царь царей не только не огорчен, но и обрадован вестью о том, что ты строишь в своей стране новый город, — продолжал пожилой посол, каждым своим движением выказывая понимание того, что он говорит с царем. — Однако он желает, дабы ты собственными устами разъяснил, каков этот город. Буде ты подлинно провозгласил Аршакаван городом свободы, то царь царей не считает это внутренним делом твоей страны. Твой город может послужить дурным примером для соседних народов. Если же ты строишь его, дабы укрепить свою мощь...—Посол на мгновение умолк, почтительно улыбнулся, словно испрашивая прощения за нечаянную заминку, но немедля исправил оплошность (а царь понял, что эти заминка и почтительная улыбка подготовлены заблаговременно) и продолжил: — Если же ты строишь его, дабы иметь оплот в борьбе против тех, кто стоит на стороне греков, то царь царей выражает тем большее удивление, что ты не уповаешь на его поддержку.
Опять Аршакаван. Опять и опять. Вот что вас по-настоящему мучает. Союзнические обязательства армянского царя — лишь повод, вас занимает не это, а мой таинственный, полный загадок город. Мне нечего вам сказать, вы угадали. И ваше беспокойство только добавляет мне уверенности в том, что —бог свидетель, да и они сами, император и шах, они тоже свидетели — мое решение справедливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148