— Я привык считать себя человеком значительным и незаменимым. Ходил по дворцу скромно, тише воды ниже травы, но в душе был горд и мысленно смеялся над всеми, включая и нахараров, ибо никто не догадывался, что царь доверяет мне одному. В соседстве с тобой мое ничтожество приобретало цену.
- Что это за цена, Драстамат, если никто о ней не знает?
— Но я-то знал. И ты тоже, царь. Разве двоих недостаточно ?
— И ты от меня уходишь?
— Да, царь. Я уверен, Гнел тебе нужнее.
Царь понял: у Драстамата нет собственной жизни. Он безраздельно, всем своим существом предан господину. И хорошо, что эта преданность соотносится не с какой-то определенной личностью, а с царем вообще. С государем. Будь на троне кто-нибудь другой, Драстамат служил бы точно так же. Следственно, это не привязанность человека к человеку, а дело, исполнение которого доведено до высокого совершенства.
— Я был могущественнее любого из твоих нахараров,— он добросовестно, без утайки раскрыл свое сердце, чтобы господин, упаси боже, не остался бы в неведении. — Я неизменно был первым при дворе. Ты возразишь мне и будешь прав. Ну и что? Я никогда не променяю своих ощущений на самую очевидную действительность.
— Дальше, Драстамат, дальше?
— Я был даже рад, что это не так. Ибо самую-то суть действительного положения вещей знал только я. И никто другой. И этим я обязан тебе, царь.
— Если такова твоя мечта, я пожалую тебе одно из своих имений и возведу в княжеское достоинство.
— Нет, царь, это не мечта. Это нечто большее. Я глубоко тебе признателен, но я не хочу становиться князем. Пожалуйста, отпусти меня.
— Но при чем тут Гнел? У тебя свое место, у него свое. Чем он тебе мешает?
— Он твоя вера, царь. Твое второе «я». К тому же более совершенное, нежели ты сам.
— Но я не люблю его, Драстамат. Даже боюсь. Ты скажешь, что же вас в таком случае связывает?
— Он не существует как человек, царь. Ты любишь В нем частицу себя. Свои мысли и мечты. Лучшую свою половину. Себя, свободного от слабостей.
Царь понял, что Драстамат не из тех, кого можно уговорить, уломать, заставить. Отныне ему нечего было делать во дворце, потому что то, к чему он стремился, другой исполнял лучше. Ревностью тут и не пахло, просто он считал, что его присутствие утратило смысл.
— Ступай, сенекапет, — с грустью и волнением сказал царь. — Я тебя отпускаю.
— Благодарствуй, царь. Я знал, ты поймешь меня.
— Но я привык к тебе... Без тебя мне будет очень уж одиноко...
Драстамат преклонил колени и поцеловал царю руку. Царь поднял его с колен, прижал к груди и заметил, что глаза сенекапета увлажнились. Впервые за столько лет, да и то в последнюю минуту, в минуту расставания, он видел лицо верного своего сенекапета, своего любимого Драстамата изменившимся.
— Я приду к тебе, когда понадоблюсь.
— Хорошо, — сказал царь. — Я дам тебе знать.
— Не нужно, царь. Я приду сам.
Драстамат не допустил, чтобы царь занимался его особой слишком много. Поклонился и вышел из тронного зала. Царь проводил его.Стоя в дверях приемной, царь смотрел, как великан Драстамат удаляется по длинному, полутемному, иссеченному тенями коридору. Широкими и неторопливыми шагами, статный, ладный, с холодным и безжизненным взглядом — снова холодным, снова безжизненным. Вот-вот он достигнет мраморной лестницы, свернет за угол и скроется с глаз.
— Сенекапет! — окликнул царь.
Драстамат остановился в дальнем конце коридора, обернулся и посмотрел на господина.
— Ну, так что же случилось, что произошло, что ты уразумел, Драстамат?
— Ты остался в одиночестве, царь, — по-прежнему бесстрастно и ровно сообщил сенекапет последнюю свою весть. И чтобы избежать любой недосказанности и неясности, он уточнил: — Твой слуга тоже тебя покинул.
Глава двадцатая
Кто такой Торос? Что он за человек, этот Торос, с чего ему быть предметом всеобщего внимания? Покуда не столкнешься с ним лоб в лоб, его и не приметишь. Окажись рядом с ним хоть кто-нибудь, он исчезнет, сольется с домами и деревьями. Пропадает по ночам? Вот и хорошо, вам-то что? Какой он ни замухрышка, а все ж таки мужик, есть у него, наверно, свои мужские дела. И ведь с какими глубокомысленными лицами обступили его у границы Аршакавана друзья-приятели, с какой страстью, как зло и ревниво выспрашивают. Да потрать они малую толику этого напора на строительство города, подумал один из очевидцев, Гнел, Ар-шакаван давно бы стал на ноги.
Гнела, выделявшегося среди аршакаванцев поистине неуемным рвением, назначили одним из десяти помощников градоправителя Вараза Гнуни. Вараз Гнуни ужасно любил свою должность и чванился ею. Всю жизнь он добивался не столько богатства, сколько должности. Родись он от матери-служанки и отца-слуги, непременно бы выбился в начальники над прислугой, иначе он не мыслил самого себя. Но ничуть не меньше Вараз Гнуни любил, когда его обязанности выполняли другие. И с неизменной готовностью препоручал эти. свои обязанности помощнику. И помощник брался за них с жадностью и твердым намерением никогда уже не отдавать взятого.
Гнел стал душой Аршакавана. Не знал ни сна, ни роздыха. Раньше всех просыпался и позже всех ложился. Где бы что ни строилось, он тут как тут. Где бы ни вспыхнула ссора, он полюбовно ее уладит и восстановит справедливость. Гнел незамедлительно появлялся везде, где требовалось навести порядок. Поразительным образом чуял, когда и кому нужен. Распределял полученное из дворца продовольствие, следил за соблюдением в городе законов, заботился о его охране. Руководил строительными работами — и не только руководил, но и сам в поте лица ворочал камни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148