Глаза выдавали, что в его душе мучительно рождается
решение, но он все еще колеблется, борется с собой. Казалось, будто он вот-вот нагнется, подберет булыжник и запустит вдогонку беглецу. Но вместо этого он тоже внезапно перемахнул через ограду. Сперва страх пригвоздил его к месту, и он диву дался, что еще жив. Потом заулыбался. Глупой, глупейшей улыбкой. Неповторимый этот миг был откровением всего сущего, праздником жизни, ликованием
бытия.Глуповатая эта улыбка словно подала знак другим, и с десяток аршакаванцев бесшумно перепрыгнули ограду и очутились по ту сторону границы. Никто не сомневался, что они сделали это, намереваясь получше разглядеть беглеца. Побагровевший от негодования Гнел тотчас повернул коня и второпях ускакал, чтобы привести отряд стражников и приструнить смутьянов.
Он повесит всех, а еще лучше — придумает каждому особую казнь, одну ужаснее и невыносимее другой, небывалую, невиданную и неслыханную. Он покарает не только верховодов, не только самих смутьянов, но и свидетелей. Не только свидетелей, но и тех, кто просто-напросто узнает о происшествии, услышит о нем от соседей или знакомых. Он устроит суд на городской площади, и поскольку сам он волей-неволей был очевидцем грязной этой смуты и собственными глазами наблюдал мерзкую эту картину, которая может, подобно чуме, заразить всех подряд, — так вот, поскольку он тронут скверной, то и расправу он начнет с себя. Распорядится, чтобы ему нанесли пять ударов плетью. Пять, не более. Потому как это он предупредил распространение заразы и учредил общегородской суд...
Воцарилось гробовое молчание. Но на лицах у всех играли счастливые улыбки, ведь они снова — в который уже раз! — отведали запретного плода, а тот пришелся им по вкусу.И случилось неожиданное. Грянул дружный, безудержный мужской хохот. Хохотали вдоволь, всласть, с какой-то ненасытностью, освобождаясь от себя, своего имени, одежды, прошлого и настоящего, чутьем предвкушая тот самый ничейный миг, который не принадлежит ни тому, ни другому — ни прошлому, ни настоящему. И было в этом согласном мужском хохоте что-то безумное и жуткое, что-то не имеющее касательства ни к радости, ни к горю.
А Торос уходил все дальше, причем прямо-таки сводило с ума, что он не бежал, не улепетывал во все лопатки, а шагал вразвалочку, с ленцой, будто показывая каждым движением, до чего он уверен в своей правоте. А когда, остановив-
шись передохнуть, спокойно огляделся по сторонам и через минуту снова продолжил путь, то вконец всех обезоружил. И смех мало-помалу стих. Смеялся лишь кто-то один, изнеможенно и устало, словно и рад бы замолчать, да все как-то не получается.
Не оборачиваясь, лицо к лицу и один на один с пространством, Торос шел себе и шел, покуда не затерялся на бескрайней и неоглядной равнине, не слился с дикими кустарниками, не скрылся с глаз.
Толпа быстренько повернула вспять и суетливо бросилась к ограде, кое-кто даже поскользнулся и упал в спешке; вскоре по ту сторону границы не осталось ни души. С минуту они опоминались, опять почувствовав себя в безопасности. Будто побывали вне времени и потеряли ощущение ночи и дня, утра и вечера. А теперь, слава богу, в Аршакаване полдень.
Так или иначе, кое-кто тепло и с завистью поглядывал в сторону беспредельной равнины, которая походила на видение — так она была тиха и покойна...
Потом разбрелись кто куда и взялись за брошенные на половине дела: тесали камень, возили песок, таскали сообща бревна...
Они возводили крепостную стену. Взамен невысокой деревянной ограды ставили высокую каменную стену...
Гнел вернулся со стражниками. Но увидел, что все на местах. Точно ничегошеньки не случилось. Не хватало только одного человека.
— Да здравствует царь! — гарцуя на белом коне, крикнул он что было сил.
И, откинув со лба прямую и жесткую прядь, приказал стражникам задержать присутствующих. Он представит Вара-зу Гнуни жалобу и потребует отрезать им языки. Но и градоправителю не расскажет он правды, выдумает что-нибудь: вдруг тот проговорится, и о случившемся узнают. А он, Гнел, шесть месяцев кряду по сто раз на дню будет бить перед святыми образами земные поклоны и даст обет, что унесет тайну в могилу.
Кроме того, он приказал стражникам незаметно последовать за беглецом, а настигнув, убить его на месте и поздно вечером подбросить тело к городской границе. Пусть думают, что это дело рук нахараров. Завтра он созовет всех аршакаванцев и устроит торжественные похороны. Точно так же поступил в свое время царь с неким князем.
— Да здравствует царь! — послышался чей-то слабый и запоздалый отклик.
Глава двадцать первая
Дворцовая свалка. Огромное кладбище всевозможной рухляди, обнесенное замшелой оградой.Если бы сюда пустили нищих, те разжились бы одеждой, не идущей ни в какое сравнение с их рваньем. Отпала бы у них и нужда спать на земле: на свалке там и сям виднелись мягкие лежанки и диваны. А найдись среди нищих предприимчивые ловкачи, они бы разбогатели, занявшись распродажей свалочного добра. Здесь, на этом пространстве запросто бы уместилось целое селение обездоленных со своей особой потайной жизнью, покой которой нарушался бы лишь в минуты, когда откуда-то сверху сбрасывают старье и шум падения отдается кругом раскатистым эхом.
Царь впервые очутился в этом таинственном уголке своего обиталища. Ошарашенно озирался, потому что, как в кривом потрескавшемся зеркале, видел здесь отражение дворцового быта. Возможно, тут имелись и вещи, некогда принадлежавшие ему. Встреча хозяина с отслужившими его вещами — это и приятная неожиданность, и мучительное воспоминание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148