Просто и безболезненно. Теперь Парандзем стояла в совершенно безлюдном месте перед незнакомым мужчиной, и ее глаза выражали страх — обычный и естественный женский страх.
— Он положил руки ей на грудь, царь,— обеспокоенно шепнул Мардпет.
Царь поднял голову и навострил уши. Поначалу до него как-то не дошло, что происходит, хотя он и догадался: Парандзем грозит опасность, огромная опасность, и надо любым способом — даже ценою собственной жизни — спасать ее. Но вот от чего — этого он не понимал.
— Его губы, царь, тянутся к ее губам...
В глазах померк свет, земля ушла из-под ног, и все окрест заволокло густым туманом. Царь сжался, точно пронзенный клинком. Выхватил из ножен меч и с налитыми кровью глазами метнулся вперед. Медлительный Айр-Мард-пет, каждый шаг которого был чем-то вроде торжественного обряда, с удивительным проворством преградил ему путь, и, как ни странно, у царя недостало сил оттолкнуть старика.
— Аршакаван, царь... Аршакаван, — шептал Айр-Мард-пет. — Твой город...
— При чем тут мой город? — с ненавистью спросил царь, силясь вырваться.
И поскольку царь тоже перешел на шепот, Айр-Мардпет понял, что нападение удалось предотвратить. Царь не станет уже сводить с Гнелом счеты. Шепот выдал его.
— Если ты убьешь Гнела, царь, Аршакавану не бывать, — стоял на своем Айр-Мардпет. — Он душа твоего города. Он единственная твоя надежда. Разумно ли бросать на половине великое твое начинание.
И чтобы царь наверняка уже не вышел из укрытия, Айр-Мардпет отпустил его. Удерживая насильно, рискуешь внушить дух противоборства, желание устранить помеху. А сейчас, когда царю никто не мешал, он стал по-детски беспомощен.
— Да, царь, тебе трудно, но ты должен проглотить обиду. Должен превозмочь боль. Еще не родилась женщина, ради которой стоило бы губить страну. Ты проникнешься еще большим к себе уважением, ты вырастешь в собственных глазах, если предпочтешь судьбу страны личной чести.
Айр-Мардпет взял присмиревшего царя под руку и опять усадил на полуистлевшую скамью. И царю не пришло даже в голову уйти, чтобы глаза его ничего больше не видели, а уши больше не слышали. Свалка влекла его к себе, как убийцу — место преступления.
— Ты ведь и без меня знаешь: быть царем трудно, очень трудно. — Мардпет заботливо поправил на царе пурпурную мантию и, воспользовавшись тем, что тот его не слушает, добавил: — Не беда. Поиграешь с Ефремом в шахматы. И все утрясется...
Прав старый пес. Надо всем пожертвовать во имя Арша-кавана — во имя единственной своей надежды, единственного упования, единственного для страны спасения. И теперь ему мнилось, будто благодаря этой жертве он приблизился к тому вожделенному дню, когда город окончательно станет на ноги. Отныне он самолично раз в неделю будет наведываться туда в сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства, будет следить за порядком в Аршакаване, сместит Вараза Гнуни,
возможно даже назначит Гнела градоправителем — лишь бы оправдать свое сегодняшнее постыдное отступление.Да и кто видел, кто слышал? Парандзем и Гнел не догадываются, что он здесь. Старик советник? Но он этой же ночью отправится в Аштишат, откуда ему нет возврата. Обстоятельства складываются в пользу царя. Кто еще? Он сам? Себя он не боится, не стыдится, не совестится. Стало быть, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
Убей он Гнела, Аршакавану и впрямь пришел бы конец. Вранье все это — царские указы и приказы, призывы глашатаев на площадях городов и селений, повозки, груженные продовольствием и всем необходимым для строительства, льготы простому люду, — все это вранье, тогда как истина — человек, способный повести за собой чернь и предводительствовать взыскующей пастыря толпой.
И он, основатель и творец Аршакавана, он, породивший дьявольский этот замысел, он только теперь, под тяжестью великой боли и срама, до конца постиг, до глубины души уразумел, как счастлив он был, когда из суеты сует, из хаоса мыслей, из клубка затруднений вдруг, подобно праведному утреннему светилу, блеснуло то единственно верное решение, к которому человек приходит лишь единожды в жизни. А куда чаще — вовсе не приходит. Его отец, царь Тиран, не знал такого светозарного мига. Хосров Коротышка всего-навсего посадил рощу.
Убей он Гнела, и цель, которой служила эта сегодняшняя встреча, обернулась бы против него. Парандзем не только бы не унялась, но и осуществила бы все свои угрозы. Ну что, Гнел, видишь — прав был я, а не ты. Жестокость, с которой мы зачастую вынуждены действовать, — оружие слабых. Какой прок в моей жестокости, то бишь в сегодняшней вашей встрече? Нет, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
А Парандзем и Гнел по-прежнему отчужденно смотрели друг на друга.
— Помни, ровно месяц. И ни дня больше.
— Уходи, Гнел. Я закричу, позову на помощь.
— Может, и пояс дашь? Я продам его и буду сыт до лета. И другим кое-что перепадет.
Не проронив ни звука, Парандзем расстегнула ушитый самоцветами пояс и протянула Гнелу. Едва ли по доброй воле. Скорее из страха. Как если бы она имела дело с разбойником, безжалостно грабившим, обиравшим ее.
— А если еще золотые серьги да яхонтовое ожерелье в придачу, мы с товарищами обеспечим себя и на зиму.
Парандзем безропотно сняла серьги и ожерелье и скрепя сердце отдала.
— Ты красива, Парандзем,— когда брать уже было нечего, нагловато усмехнулся Гнел, смерив ее взглядом с ног до головы. — В Аршакаване нет красивых женщин.
— Представь, ты тоже мне нравишься, — так же откровенно смерив его взглядом и не смущаясь, ответила Парандзем, и Гнел ощутил в бархатистом ее голосе волнующую дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148