— Ты груб и опален солнцем...
— Твои шелка шуршат маняще и таинственно...
— Я не знала, что ты так широкоплеч и мускулист...
— Но я давно не мылся, Парандзем...
— Мне надоели чистюли...
Гнел повелительно простер руку и медленно попятился. Очарованная его силой и грубостью, Парандзем шагнула к ждущей ее, к зовущей руке. По завалам хлама, по узеньким, то и дело пропадающим тропкам, окруженные высокими замшелыми стенами, они бок о бок, оскользаясь и поддерживая друг друга, уходили в глубь этого чужого, неведомого мира к дальнему, утопавшему во мраке углу, к старым, мертвым вещам, которым предстояло ожить и еще на день продлить свое бытие.
— Увел, царь...
Царь стиснул руками голову, плечи его содрогнулись, и он беззвучно зарыдал. Он раз в неделю будет самолично ездить в Аршакаван. В сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства. Самолично будет следить за порядком в городе. Сместит Вараза Гнуни. Возможно даже, назначит Гнела градоправителем.
Рыдания душили его. Он проклинал всех царей, их пращуров и потомков, бранил страну и народ, поносил Аршакаван и его обитателей, своих друзей и врагов. И более всего — мечту о сплоченном, едином отечестве.
— Не горюй, царь, — с искренним сочувствием сказал Айр-Мардпет. — Ведь никто же не видит. Никто не узнает...
Глава двадцать вторая
Историк повествует:
«В это время персидский царь Шапух пригласил к себе армянского царя Аршака и почтил его великими почестями и славой... В часы увеселений они садились на одну тахту, облачались в одинаковые одеяния одного и того же цвета, с одними и теми же знаками и украшениями. И каждодневно
персидский царь готовил одинаковые венцы для себя и для него... Царь Шапух заставил армянского царя Аршака поклясться на божием евангелии в том, что тот не обманет его и не предаст, а останется верным своему обету и будет блюсти договор с ним.
...А то святое евангелие, на котором поклялся царь Ар-шак, приказал перевязать железной проволокой и, запечатав перстнем своим, повелел бережно хранить в сокровищнице».
Историк повествует:
«Констанций призвал к себе армянского царя Аршака и, приняв с величайшим почетом, всячески увещевал не порывать с ним дружбы... Ибо прослышал, будто персидский царь многажды пытался, прибегая ко лжи, угрозам и вероломству, принудить царя армян отказаться от союза с Римом и накрепко привязать его к себе.
Аршак вновь и вновь заверял, что скорее покончит с жизнью, нежели изменит свои намерения».Однако никто из историков не записал происшедшего в Аршакаване достоверного случая. Не записал, либо не зная о нем, либо сочтя слишком маловажным. Между тем сказание о любви Бакура и Ашхен имело для судеб страны такое же историческое значение, как малые и большие битвы и дипломатическая игра.
Когда Ашхен пришла с родителями в Аршакаван, она была уже не девочка, но еще и не девушка. Дети не хотели с ней водиться, потому что она была большая, а взрослые ни в грош ее не ставили, потому что считали маленькой. Оттого-то, когда родители надумали выдать ее замуж, Ашхен искренне обрадовалась и сразу согласилась. Свадьбу сыграли на славу и обвенчали Ашхен с Артаваздом.
Свадьба длилась семь дней и семь ночей, поскольку армянских языческих богов было семеро. Каждому из них посвящалось по одному дню.Будь они в родной деревне, музыканты взобрались бы на крышу невестиного дома и, наигрывая развеселую мелодию,
зазывали бы сельчан. Но в этом чужом огромном городе ни у той, ни у другой стороны почти не было друзей и близких. А без гостей — что за свадьба? И вот, сопровождаемые одним из родичей новобрачной, музыканты бродили по улицам, подходили к первому попавшемуся дому, играли и приглашали на свадьбу...
Гостями на свадьбе Ашхен оказались сплошь незнакомые люди. Даже подружками невесты, которые должны были искупать ее, одеть, заплести косы, напевая при этом то веселые, то грустные песни, — даже подружками невесты стали посторонние.
Мало того что невинную девушку, выросшую под крылышком у отца и матери, забирали из родительского дома, — вдобавок чужие бессердечные женщины, колдуя над ней, просеивали муку — символ плодородия. Столько напросеива-ли муки, что Ашхен несколько лет сряду никак не беременела. Сеяльщицы накидывали на голову и на посудину красные покрывала, чтобы будущая сноха была стыдливой и покорной. И делали все это в полном молчании, чтобы она молчала и не трепала попусту языком.
Не буду покорной, не буду молчать, не буду — и кончено, возмутилась девушка, решив, что окружена врагами и что это не обычный обряд, а заговор взрослых против нее. Пускай Артавазд оглохнет от моей болтовни. Что ни скажет, не послушаюсь, не подчинюсь, гори он огнем. Так она с самого начала настропалила себя против мужа — своего ровесника, верзилы с' рябым лицом.
Артавазд тоже с первого дня невзлюбил ее. Удальцы со стороны невесты, воспользовавшись ротозейством дружек, тайком пробрались к жениху в дом и стащили Артаваздову шапку. А это — величайший позор для всякого мужчины. Родители жениха потеряли голову, перепугавшись, как бы соперники ворожбой не лишили их сына мужской силы.
В первую же брачную ночь Ашхен и Артавазд подрались на супружеском ложе. Причем решающее значение в стычке возымели длинные ногти девушки и ее пылкий, непокорный нрав, который заставил верзилу жениха спасовать.
Так началась и точно так же продолжалась их совместная жизнь. Артавазд сполна расквитался за неудачу. Ежевечерне, словно взамен ужина, избивал жену, а уж потом укладывался с ней в постель.
Ночь была для Ашхен адом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148