Тогда и мусульмане и христиане, и пешие и конные, направляясь с правого берега Янтры в Систово, или же на обратном пути из Систова домой, заходили в механу — одни на чашку кофе, другие попить «малко ракия», чтобы таким путем запастись бодростью. В дни ярмарки Пето был занят с утра до вечера: сам суетился, как воробей, а кроме того, нанимал в поденщики мальчика из Кривены. В обычное время он .справлялся сам: ведь бывало — за весь день ни одна живая душа не зайдет в механу. В такие дни Пето предавался размышлениям, дремал, мечтал и, подобно литовским весталкам, поддерживал неугасаемый огонь в очаге, не переставая, однако, прислушиваться ко всякому шороху. Он до того изощрил свой слух, что слышал скрип телеги, когда она была еще за горой, и крик погонщика скота в Систове. Стоило кому-нибудь подойти к механе, как Пето тотчас бросался к очагу, подсыпал углей и принимался мехом раздувать огонь.
В тот день, с которого начинается наше повествование, Пето решительно нечего было делать. Он сел на скамью, сложил руки на груди, закрыл глаза и лишь изредка помахивал рукой. Виновниками этих движений были мухи, которым он разрешал странствовать по всему лицу, кроме носа и верхней губы. Как только какая-нибудь муха приближалась к ноздрям, механджи сейчас же просыпался и с досадой махал рукой, а иногда даже бранился, удивляясь, чем может интересовать, мух его нос. О ужас! Он подозревал их в шпионаже.
— Шпион! — выругался он, потирая пальцем переносицу.
Перед окном промелькнула какая-то тень. Пето встал и направился к очагу. В комнату вошел человек, за ним другой, третий, четвертый, пятый, шестой и седьмой. Хозяин пересчитал их, хоть ни разу не обернулся, казалось всецело поглощенный раздуванием огня в камине, и даже понял, кто они, хоть на них не смотрел. Это были низамы из полка, расквартированного по различным
придунайским городам. На первом был офицерский мундир, на груди, у него красовался офицерский знак, сбоку, висела короткая сабля, за поясом — револьвер, голову прикрывал красный фес с форменной кистью, а ноги были обуты в туфли с застежками. Остальные были в солдатской одежде, но нашивки у одного указывали на то, что он был старший в десятке, то есть онбаши. Офицер был в чине милязима, то есть в чине, который соответствовал самому низшему офицерскому чину в европейских армиях.
Он пересек горницу, направляясь к скамье, сел, снял туфли и поджал ноги. То же самое проделал и онбаши, только он предварительно снял с плеч ранец и поставил ружье у дверей. Солдаты один за другим последовали примеру онбаши. Усевшись в ряд на скамье, они вынули из-за пазухи чубуки, кисеты и трубки и не спеша стали набивать их.
— Огня!—крикнул тот, кто прежде других успел набить трубку.
Механджи уже раздул огонь и, поставив на горячие угли большой жестяной кофейник с водой, вынул из-за пояса щипцы, взял ими горячий уголек и поднес турку. То же самое повторилось с остальными. Семь ртов тянули дым из семи чубуков. А когда механджи предложил огонь милязиму, тот небрежно произнес:
— Бираз каве!
Это означало, что начальник требует чашку кофе. Механджи отлил немного воды из большого жестяного кофейника в маленький медный и поставил его на огонь.
Когда вода вскипела, он всыпал в нее ложечку молотого кофе и снова поставил на огонь. Вскипятил раз, другой, третий, взял поднос, поставил на него крошечную чашечку на жестяной подставке и, захватив другой рукой кофейник, подошел к милязиму, налил и подал напиток, который кое-кто сравнивает с нектаром, хотя он и покрыт толстым слоем гущи. Турок осторожно взял чашку, наклонился над нею и, не касаясь губами краев, втягивал в себя воздух вместе с кофейной гущей. Чмокнул несколько раз, как гурман, смакующий особенно лакомый кусочек, потом погладил себя по груди и стал пить кофе маленькими глотками, покуривая трубку.
Солдаты по-дадовали примеру офицера и тоже за- казали кофе. Механджи, подав всем кофе, стал у камина и сложил на груди руки, ожидая новых приказаний или вопросов. Новых приказаний не последовало, но через некоторое время между ним и милязимом завязался разговор, который начался с обмена обычными приветствиями «Хош гялди» и «сафал гялди» — после чего миля-зим спросил:
— Ну, что тут у вас слышно?
— Тебе известно, господин,— отвечал Пето. Милязим взял чубук, затянулся и, выпустив изо рта
дым, снова спросил:
— Много ли народу заходит в твою кофейню?
— Когда много, когда мало...
— А что за люди?
— Все больше из...— Пето назвал несколько окрестных деревень.
— Хорошо,— буркнул милязим,— а ты их знаешь?
— Кого знаю, кого не знаю.
— Не знаешь... э...?
Пето пожал плечами, давая понята что о незнакомых ничего сказать не может.
— А может...— настаивал милязим.
— Разве Янтра спрашивает овец, что приходят пить из нее воду, чьи они?
— Да,— согласился милязим,— но ведь ты не Янтра.
— Так и люди приходят не ко мне, а на чашку кофе.
— И за водкой?
— Правоверные за чашкой кофе, а райя за водкой.
— И райя молча пьет?
— Иногда молчит, а иногда не молчит.
— А когда не молчит, тогда что?
— Тогда говорит, эфенди.
— Ты умный человек,— сказал милязим, который, задавая вопросы, хотел, видимо, что-то выведать.— Ты умен и умеешь слушать.
— Конечно,— ответил Пето с самодовольной улыбкой.
— Не слышал ли ты чего-нибудь? — спросил милязим.
— О эфенди! — ответил механджи, небрежно махнув рукой. — Если бы у меня было столько паричек , сколь-
ко слов в одно мое ухо входит, а из другого выходит,— тогда я был бы самым богатым человеком на свете.
— Гм...— турок покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87