Он шел в сопровождении зап-тии и по знаку Аристархи-бея остановился посреди комнаты.
— Как тебя зовут?
— Известно как: Пето. Люди так меня называют.
— А твоего отца как звали?
— Зачем он тебе? Отец мой вот уже тридцать лет как лежит в сырой земле.
— Но как его звали?— спросил еще раз Аристархи-бей, рядом с которым сидел китабджи и записывал.
— Если тебе непременно хочется знать,, мне таить нечего. Отца моего звали Кир-Гица:
— Откуда он родом?
— Не знаю. Знаю только, что был не здешний, но здесь женился и построил механу.
— Он был цинцар?
— Ну да, цинцар. Ведь в этом ничего худого нет.
— Конечно, нет. Плохо только то, что ты, цинцар, связываешься с болгарской райей, которая устраивает заговоры.
— Ни с кем я не связывался, я только свое ремесло знаю.
— Не одним ты ремеслом занимался. Твой сын убил офицера во время исполнения служебных обязанностей...
— Знаю, что убили офицера, но не знаю, кто убил и почему.
— Убил его твой сын, Стоян..
— Я в тот день и в глаза своего сына не видел...
— Все равно, ты видел его накануне. — И накануне не видел.
— Как же он появился в доме Грождана?
— Скажи мне, и тогда я буду, знать. — Нет, ты мне скажи.
— Я одно могу, сказать: не знаю.
— Ты лучше свои уловки брось,
— Сам брось.
— Когда ты видел сына в последний раз?
— Я видел его шесть месяцев назад, когда он ехал в Видин.
— Зачем он туда поехал?
— Я его не спрашивал. Мой Стоян занимается торговлей, а о торговых делах не расспрашивают.
— Грождан скажет тебе прямо в глаза, что сын твой пришел к нему утром и убил милязима.
— А Грождану в глаза скажут шесть солдат, что, кроме них, никто ко мне целый день в механу не заходил. Против одного христианина Грождана у меня шесть солдат-мусульман. Чье свидетельство важнее?
— Здесь что-то неладно,— сказал Аристархи-бей,— но я все выясню.
— Пожалуйста, джанэм, выясняй,— ответил Пето.— Может, окажется, что какой-то негодяй назвал себя моим сыном.
— Тсс...— оборвал его бей,— не болтай вздор понапрасну. Меня не проведешь.
— Что ж,— пробормотал Пето и замолчал.
— Мы еще поговорим с тобой.
— Пожалуйста,— ответил механджи.
Его отвели в тюрьму и привели хаджи Христо. Последний держал себя совершенно иначе, чем механджи, Насколько тот был спокоен и уверен в себе, настолько хаджи был растерян и напуган. Казалось даже, что он похудел за те несколько часов, которые провел в тюрьме, хотя на ногах у него не было цепей. Он вошел, оста-новился и глубоко вздохнул. Аристархи-бей задавал ему обычные вопросы: как зовут, где и когда родился, чем занимается и т. д. Хаджи Христо отвечал плаксивым голосом, что вовсе не . соответствовало его положению богатого, видного человека. Он все стонал и жаловался на постигшее его несчастье.
— Стоян Кривенов у тебя служил?
— Ах да, служил... На свое несчастье я его к себе взял. И сам не знаю, зачем только я это сделал.
— Что ты можешь сказать о нем?
— Одно только могу сказать, что теперь бы я его не взял, даже если бы он на коленях умолял меня об этом.
— Однако ты был им доволен.
— Ах, нет!
— В чем же ты можешь его упрекнуть?
— В чем упрекнуть его? Во всем. Кто же и виноват, коли не он?
— Почему же ты дал ему сегодня утром приют? Этот внезапный вопрос поразил несчастного хаджи
Христо, как удар грома: он ошеломил, пришиб его, но в то же время придал ему мужества. Иногда страх внушает удивительную отвагу.
— Я дал ему приют?! Да разрази меня гром, земля расступись, если я давал ему у себя приют. Да лопни мои глаза, если я его видел.
— Так ты его не видал? — Нет, не видал.
— Посмотрим,— заметил Аристархи-бей, взглянув на хаджи Христо проницательным взглядом следователя.— А я тебе говорю, что он был в твоем доме, и ты его не выдал. А ты обязан был это сделать. Но мы еще об этом потолкуем. Ты только смотри, чтоб эти разговоры не слишком затянулись. Иначе и торговля твоя пострадает, и дела своего не выиграешь. Подумай и не теряй понапрасну времени.
Обратившись к аге, бей приказал отвести хаджи Христо в тюрьму, предварительно заковав его в цепи.
— И не пускайте к нему никого,— добавил он. Когда хаджи уводили, он стонал, охал, божился. Место хаджи Христо занял Станко. Лицо его выражало спокойствие и покорность.
— Как тебя зовут? На все вопросы Станко отвечал связно и смело.
— Ты скрывал у себя Стояна?
— Нет,— ответил Станко.
— Врешь!
— Я только защищаюсь, эфенди.
— Такая защита ни к чему не приведет. Дело совершенно ясное.
— Если тебе уже все иззестно, не спрашивай меня.
— Я спрашиваю для твоей же пользы. Если ты сознаешься, то кара, которой ты подвергнешься за укрывательство преступника, будет смягчена, потому что за правду награждают.
— Какой же правды тебе нужно?— с оттенком иронии в голосе спросил Станко.
— Мне нужно, чтоб ты сказал, куда пошел от тебя Стоян.
— Какой Стоян?
— Стоян Кривенов. Ведь ты его знаешь?
— Я его знаю, только ничего сказать о нем не могу.
— Не хочешь?
— Не то, эфенди. Если б я даже и хотел, то все равно ничего не мог бы сказать.
— Однако ты укрывал его у себя?
— Нет, не укрывал.
— Но ведь заптии слышали, как ты крикнул в дверь: «Стоян!».
— Моего старшего сына зовут Стояном.
— Так ты утверждаешь, что не укрывал у себя Сто-яна?
— Нет, не укрывал.
Станко отвечал ему вполне логично. Аристархи спрашивал его, укрывал ли он Стояна, и он отвечал «нет», потому что Стоян сам у него укрылся. Если бы его спросили, не укрывался ли у него Стоян, ,то он отрицал бы и это, потому что это он, Станко, укрывал Стояна. Впрочем, Станко отнюдь не чувствовал себя обязанным говорить правду представителю той власти, которая сама держалась неправдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87