потом вареные яйца, тоже с турецким перцем; после яиц подали жареную козлятину. Турки расстегнули не только мундиры, но все, что можно было расстегнуть, и медленно, с расстановкой, но усердно поедали эти дары божьи, стараясь дочиста опустошить миски. Задача была нелегкая, но пока еще силы не изменили им, они вздыхали, сопели, кряхтели, но с делом справлялись успешно. Прислуживали им старуха и сам механджи: она уносила и приносила миски, он убирал пустые и ставил на стол полные.
Во время еды на мосту показалось несколько человек. Первым увидел их онбаши. Он осторожно толкнул локтем милязима.
— Смотри,— проговорил он.
- Что?—спросил тот, взглянув на мост,— люди какие-то...
— Уж не комита ли?— шепнул онбаши. — Увидим. Ведь мимо нас пройдут. Вскоре путники приблизились к механе. Их было человек двенадцать мужчин и женщин разного возраста. Трое детей шли сами, двух малюток, завернутых в плахту, несли на руках женщины. Еще три женщины с трудом тащили тюки в грязных попонах, а одна, совсем старая, шла опираясь на длинную палку. Один мужчина погонял осла, а двое других шагали рядом.
— Цыгане,— сказал онбаши.
— Ну, видишь, не комита,— ответил милязим. Цыгане подошли ближе и остановились. Женщины
сняли с себя ношу и положили на землю. Вся группа выстроилась перед турками во фронт, в котором, однако, не было ни порядка, ни стройности. Все цыгане от мала до велика уставились на столик, за которым восседали воины султана.
— Эге?— произнес вопросительно онбаши. Милязим, который в это время обгладывал кость, не
говоря ни слова, швырнул ее цыганам, которые с яростью набросились на добычу. Первым схватил ее ребенок, но одна из женщин вырвала у него кость, тогда в ее руку вцепился мужчина, пытаясь отнять это лакомство. Онбаши бросил вторую кость, один солдат — третью, другой — голову козленка. Началась свалка. Это зрелище очень забавляло турок. Стоило цыганам угомониться, солдаты со смехом бросали им новый кусок, из-за которого вновь начиналась драка. Цыгане и цыганки катались по земле, а турки громко смеялись и подзадоривали их:
— Молодец баба, не сдавайся, держись! Души его... вот так, за горло!
— Ай да мужик! Не поддавайся бабе!
Во время борьбы цыгане валялись на земле и принимали порой неприличные позы. Это доставляло воинам огромное удовольствие. Они смеялись до слез и кричали:
— Здорово!.. еще! еще!
Щедрость их росла. Механджи принес десерт: каймак, халву и рахат-лукум. Каймак, иначе говоря пенку со сметаны, неудобно было бросать, зато халвы и рахат-лукума турки совсем не ели, а все побросали цыганам.
Наконец механджи перестал приносить новые кушанья. Цыгане сбились в кучу, словно ожидая чего-то.
Внимательный наблюдатель легко отгадал бы, что вся эта драка была просто комедией, которую цыгане разыгрывали, чтобы получить объедки с господского стола. Еды не стало, и представление окончилось. Некоторое время спустя к столу подошла старая цыганка и, остановившись перед милязимом, начала что-то бормотать.
— Гм... вижу, старая, тебе еще захотелось,—заметил офицер.
— Подайте, господин... будьте милостивы... Аллах воздаст вам на том свете.
- Разве вы мало получили еды?
— Мне-то, голубчик, ничего не досталось... стара я, вот молодые все отняли... Подайте старухе, а Монляир и Нанкир все запишут, и Припомнят, хотя бы вы сами и позабыли.
— Даром тебе давать, что ли?—спросил один солдат.
— Не даром, миленький, не даром: я такое словцо знаю: что бы ты ни делал — никогда не надорвешься... Я умею болезни всякие заговаривать и гадать умею.
Турки — не охотники до гадания. По их мнению, все, что записано в коране, исполнится, а что не записано, тому не суждено быть. Поэтому милязим весьма равнодушно' слушал цыганку, а потом, указывая на ее товарищей, спросил:
— А музыка у них есть?
— Есть, джанэм,— ответила старуха.
— Э...— Он посмотрел на солдат и предложил: — Не выпить ли ракии?
Онбаши вздохнул, солдаты тоже вздохнули, а один даже громко застонал.
— Так что же?—спрашивал милязим.
— А что ж,— отозвались они.
— Ведь водка не вино,— бормотала цыганка. Пророк запретил правоверным пить вино, но про водку в коране не сказано ни слова.
— Так вот что,— начал милязим.— Механджи подаст нам ракии, а цыгане пусть играют, поют и танцуют... тогда,— прибавил он, заметив, что старуха продолжает стоять,— быть может, и деньги найдутся.
— Хорошо, голубчик... они сыграют и станцуют,— промолвила старуха и ушла.
— Какой водки?— спросил Пето.
— Мастики,— потребовал милязим. Подчиненные его ничего, не имели против, и через
несколько минут на столе появилась бутылка, кувшин с водой и для каждого особый стаканчик. Механджи взял бутылку, налил из нее светлой жидкости, по одной
трети стаканчика, потом Добавил воды, после чего прозрачная жидкость помутнела и стала белой, как молоко. Напитком этим — кстати сказать, чрезвычайно вкусным и обладающим смолистым запахом — жители Востока напиваются до положения риз, а белый цвет, символ невинности, делает его еще более опасным. Турки чрезвычайно любят мастику. '
Одновременно с появлением на столе напитка раздались звуки цыганской музыки. То была не музыка венгерских цыган, которые исполняют марши, чардаши и даже произведения Листа, а самая примитивная мелодия, где в такт повторялись одни и те же жалобные ноты. Незамысловатые инструменты — барабан и дудка — издавали режущие слух звуки. За коротким вступлением последовала заунывная песня, каждый куплет которой начинался и кончался восклицаниями: «аман!»
— Аман, аман, аман!..— стонал певец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87