— Я убью его, — прошептала старуха после нескольких минут молчания. — Зарежу!
— Тс-с, мама! Молчи! Успокойся... Мы не допустим этого, не будет, как он хочет!
Старуха замотала головой по подушке.
— Будет, Милли. Ох, будет. Я тебя знаю...
Эмилия долго сидела у изголовья матери. Она слышала, как часы в кухне пробили час, потом два, три. Старуха молча лежала в постели и лишь по временам мотала из стороны в сторону головой. Лицо у нее стало багровым.
Около половины четвертого кто-то вошел в кухню. Это был Джеордже, Эмилия узнала его по шагам и тому, как он закрыл дверь. Новый приступ ярости овладел ею, и она бросилась в кухню. Джеордже стоял у плиты, приподняв крышку одной из кастрюль. Это окончательно вывело женщину из себя.
— Что же ты вернулся? — грубо закричала она. — Оставался бы у своего Арделяну! Он бы тебя и накормил. Кстати, разве вы, коммунисты, нуждаетесь в еде? Разве вы не святые апостолы?
Джеордже с грустью взглянул на жену.
— Это вульгарно, Эмилия, вульгарно и бессмысленно.
— Вульгарно? И ты еще смеешь говорить так? Неужели ты не понимаешь, что... А мы-то ждали тебя все — я, ребенок, мама.
— Ну нет! Только не я, — послышался из соседней комнаты голос старухи.
— Мы ждали тебя с открытым сердцем, а ты решил пустить нас по миру? За что? — Эмилия вспомнила о рассказанном Кулой, и глаза ее наполнились слезами. — Неужели сам не видишь, что ты всего лишь несчастный, жалкий калека, а я из жалости притворялась, что... Ведь я еще молода, слишком молода, чтобы прозябать всю жизнь с увечным. Да к тому же с таким, который задумал разорить нас. С какой стати?
Джеордже побледнел как мел и, не сказав ни слова, вышел из кухни. Крышка кастрюли так и осталась у него в руке, и он бросил ее только во дворе.
Несколько секунд Эмилия ощущала какое-то необычное удовлетворение, потом перед глазами встало побелевшее лицо мужа, его удивленные, словно ослепленные болью глаза, и она бросилась вслед за ним.
Добежав до калитки, Эмилия широко распахнула ее и хотела позвать Джеордже, но, заметив, что он разговаривает у дороги с двумя крестьянами, осторожно, словно боясь привлечь его внимание, прикрыла калитку и поплелась обратно.
Старуха уже весело хлопотала у плиты.
— Хорошо ты его отделала, доченька, пойди, я тебя поцелую. Пусть не думает, что ему все так обойдется!
— Не надо, мама... Прошу тебя, оставь меня в покое. Отдохни еще.
Старуха растерянно замерла посреди кухни. Радостное выражение мгновенно исчезло с ее лица.
— Я боюсь, Эмилия! Слышишь, боюсь! — хрипло пробормотала она, беспокойно озираясь по сторонам, словно искала кого-то. — Боюсь, доченька. Теперь все не на своем месте. Да и не вижу я почти ничего...
9
Долгое время Эмилии казалось, что случившееся между ними дурной сон. По временам в ушах ее звучали словно долетавшие откуда-то издалека отдельные слова Джеордже, перед глазами возникало смущенное, испуганное лицо Кулы, мявшего в руках засаленную железнодорожную фуражку, потом искаженное страданием бледное лицо мужа, сжатые в мгновенном порыве ярости губы...
Эмилия сидела за столом, положив руки на мокрую клеенку. Назойливое тиканье стенных часов раздражало ее, и она с безотчетным беспокойством издала их хриплого, надтреснутого звона. Старуха не находила себе места и бесцельно бродила по кухне, наталкиваясь на стулья, что-то ворчала себе под нос. Вены так вздулись у нее на лбу, что Эмилия не на шутку встревожилась.
— Да садись ты наконец, мама, — строго прикрикнула она на мать. — Хочешь опять заболеть подагрой?..
«Это ты ему пожелай, твоему муженьку, накажи его бог!»—хотела крикнуть старуха, но голос ее сорвался, и она разразилась долгим, мучительным кашлем, вызвавшим жалость Эмилии.
-— Ты ведь ничего не ела, мама. Садись за стол, я налью тебе супа.
— Не хочу супа. Нашла о чем думать! О супе! Вылей его свиньям. До чего же ты бесчувственная! Только и думаешь что о еде. Будь он проклят, твой муженек, лучше бы уж он остался там, где мой Павел. Столько честных, хороших людей полегло, а те, что возвращаются, совсем одурели, будь они прокляты.
Эмилия с трудом поднялась из-за стола, открыла буфет и налила стаканчик цуйки.
— Выпей, мама, тебе станет легче, — сказала она, подавая матери стаканчик, но руки старухи так задрожали, что цуйка пролилась на пальцы. Она немного отхлебнула л протянула стаканчик Эмилии.
— Не могу. Убери его отсюда. О боже, боже, ради чего мы с твоим отцом всю жизнь гнули спину? Неужто ради этого сумасброда. О боже, боже...
Старуха безуспешно старалась заплакать, ее затяну^ тые бельмом глаза искали Эмилию. Потрясенная стра-данием матери, Эмилия на мгновение забыла о собствен-ном горе.
— Не бойся, он не посмеет прикоснуться к нашей земле, — пробормотала она сквозь зубы. (В эту минуту она была удивительно похожа на мать.) — Даже если.
— Если что, доченька, что? — быстро спросила Анна, подойдя к дочери.
— Никогда не позволю ему это.
— Поклянись, ~- прошептала Анна, вцепившись в руки дочери тонкими узловатыми пальцами.
— Клянусь, мама. Неужели ты думаешь, что...
— Откуда мне знать? Всю жизнь ты была как слепая, ничего не понимала. Бог тебя знает, в кого ты пошла... Видать, в отца, он-то был тряпкой и пьяницей.: Ежели бы не я, так и ты осталась бы простой мужичкой, Слышишь?
— Да, мама, знаю, знаю. Давай лучше обедать.
— Осталась бы простой мужичкой, — продолжала старуха, дрожа всем телом. — Выдали бы тебя за какого-нибудь вонючего мужика. Попробовала бы тогда хоть словечко сказать, сразу получила бы в зубы. Слышишь, Эмилия?
— Господи, мама, что с тобой? Успокойся наконец, Еще удар тебя хватит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190