Нехотя шел я к Изарковым. Сейчас выйдет ко мне навстречу Легкий и почнет колошматить. «Ты,— скажет,— куда идешь? За конем? Так я тебе вот дам такого коня, что ты не опомнишься!..»
И, будто нарочно, так и получилось: только подхожу к их двору, как навстречу мне сам Легкий, да еще не один — с младшим братом, Леником. Взглянув на меня, Леник фыркнул, а Легкий дал ему тумака. Я же остановился как вкопанный и не знаю, что делать: домой бежать или колотушек ждать. Но если я вернусь без коня, то и дома мне трепки не миновать.
— Иди, иди сюда, Федя, не бойся! — говорит мне Легкий.
Я ободрился: драки, вижу, не будет.
— Ты зачем к нам пришел? — спрашивает он меня.
— Коня нам нужно, снопы возить...
— Ладно. Это мы сейчас! Наши все в поле, навоз разбивают, дома одна бабка. Но я запрягу коня сам, только бабку спрошу.
— А ты разве умеешь запрягать?
— Я, брат, все умею! Мы идем в хату.
Бабка Легкого сидит на лавке и укачивает ребенка в люльке. Она старая, маленькая, худенькая, всегда ворчит, говорит плаксиво. Ее зовут Анисьей, а прозвище — Кытич-ка. Бабка говорит, словно овец манит: «Кыть, кыть, кыть!» И голос у нее тоненький, как у маленькой девочки. Она вечно чем-нибудь недовольна, всегда не в духе. И в руках у нее всегда тонкая ореховая палка, на которую она опирается при ходьбе и которую она пускает в ход, если кто-нибудь из ее внучат провинится. Кытичка тоже на руку легка.
— Баб,— говорит Легкий,— вот коня Каманиным нужно, снопы возить.
— Ну что ж... Раз им нужно, то нужно. Лови какого-нибудь да и запрягай в телегу. Кони на болоте ходят,— ответила бабка Кытичка Легкому.
— Я запрягу Вороного,— говорит Легкий.
— Зачем Вороного? Зачем Вороного, спрашиваю тебя? Рыжего запрягай!
Вороной — самая лучшая лошадь у Изарковых. Сильный, рысистый, длинный, как паровоз. Изарковы жалели Вороного и редко-редко запрягали в плуг, а в борону и совсем не запрягали. Зато на нем катались на свадьбах, ездили в село Бацкено, в церковь.
— Рыжего я не поймаю, он кусается,— говорит Легкий.
— Запрягай гнедую кобылу!
— Кобыла с жеребенком, ей и так трудно.
— Гнедого запрягай, Гнедого! Или Бурого...
— Бурый лепив, его никаким кнутом не проймешь. А на Гнедом сегодня ужо ездили за снопами. Один Вороной, точно барин, не работает.
— Ах, чтоб тебя! Запрягай которого хочешь! Мы вышли из хаты победителями.
— Всегда она такая, старая... Сначала упрется, а после согласится,— говорит Легкий.
А потом спрашивает меня:
— Ты, видно, рыбу ловил?
— Да.
— Поймал?
— Нет, мать помешала. А налим здоровенный! Но я его обязательно поймаю, вот увидишь!
— Мне ребята говорили, что ты мастак рыбу руками ловить.
Да, это и на самом деле так. Я и правда хорошо ловлю руками рыбу. А это не так-то просто, не каждый сумеет. Удочками у нас многие ловят, но для этого надо ходить на большую речку, на Витьму. Витьма протекает от нас далеко, с версту. А мне нельзя далеко отлучаться из дому — каждый час могу матери понадобиться. И я ловлю налимов только в своей Гнилушке. Ребята все удивляются, как это я лазаю руками под корягами и кустами. А вдруг за руку змея или
черная водяная крыса схватит? Но змеи в нашей речке не водятся, а водяные крысы сами человека боятся: я не раз видел, как они удирали от меня, стоило только шевельнуть кустом или начать ворошить дром. А вот пищулей я боюсь как огня. Пищулями у нас называют вьюнов, они пищат, когда их схватишь за голову и тащишь из воды. Они такие же скользкие, как налимы, но голова у них меньше, чем у налима, и они более твердые. Пищули не кусаются, но они очень неприятные, похожи на змею. Желтые, с крапинками. Ну змея и змея! И, если мне под руку попадется вместо налима пищуль, я сразу же бросаю его обратно в воду и сам как ужаленный выскакиваю из реки.
Мы пошли за сараи, на болото, по которому протекала наша Гнилушка. Изарковы кони паслись тут же, за сараями. На шее гнедой кобылы позванивал колокольчик, возле нее резвился жеребенок. Рыжий, думая, что идут за ним, кинулся было кусать Легкого, но, получив обротью, успокоился. Зато Вороной был смирен. Легкий живо обротал его и мигом вскочил верхом. Я прямо диву давался, как смело и ловко он обращался с конями. И удивительней всего было то, как он быстро очутился верхом на Вороном. Мне бы сроду так не взобраться — ведь этот Вороной такой высоченный!
— Федя, лезь и ты ко мне, вместе будем ехать! — кричит Легкий.
— Я боюсь,— отвечаю я.
— И я хочу ехать верхом! — захныкал Леник.
— Ладно, поедешь и ты. Дай сначала Федю посажу. Федя, давай руку, а ногой на мою ногу ступай.
— Легкий, я боюсь... И конь троих не довезет,— неуверенно возражаю я.
— Кто? Вороной не довезет?.. Эх, ты! На нем один раз трое больших ехали верхом, а они не то что мы! Давай сюда поживей!
Кое-как вскарабкался я на Вороного, да и то с помощью Легкого. Ленин, хотя и маленький, очутился на коне куда скорее меня.
— Ну, Ленин, держись за гриву крепче, а ты, Федя, за меня,— говорит Легкий, натягивая поводья.
Вороной сразу пошел крупной рысью. Вороной такой конь, что кнут ему не нужен. Стоит шевельнуть вожжой или поводом, как уже он пошел, а опустил вожжи — останавливается как вкопанный. Есть же такие кони на свете!
Я вцепился, как клещ, в Легкого, Ленин — в гриву, а Легкий, натягивая поводья, кричит:
— Пошел, милый!
Легкому хорошо было сидеть посередине. Ленину у самой гривы было лсестковато, а мне хоть и мягко, зато неудобно: сидеть приходилось, широко расставив ноги, чтобы не свалиться.
— Вася, тише! — умоляю я Легкого.
Но у Легкого разгорелись глаза, он разошелся не на шутку; ему хочется не ехать, а лететь.
— Пошел, милый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55