В классе я один из первых учеников. Пожалуй, был бы самый первый, как Тимоха Козиная Смерть, если бы не чистописание. Чистописание у нас в школе также было на первом месте, учительница старалась научить нас писать чисто и красиво, и вот тут-то у меня ничего путного и не получалось. Не давался мне красивый почерк, да и только?
А тут еще я занялся другим делом — начал рисовать. В те годы в школе рисование не только не преподавалось, а считалось баловством, но все же находились ученики, которые любили рисовать. Таким у нас был Паша Желтов из Свиридовой хутори. Как он научился этому, у кого, я до сих пор понять не могу, но, когда мне показали
его рисунки, я потерял покои. Мне показалось просто чудом, что можно нарисовать самому такие картинки.
И я начал учиться рисовать сам. Но вот беда: где взять бумагу для рисования? В лавках продавалась писчая бумага, но линованная, да и стоила она не дешево — копейка лист. Копейку у отца попросить на бумагу я боялся и начал вырывать листы из тетради. Мне казалось, что учительница не заметит этого. Она сначала и не замечала. Я разрисовал все два листа с обеих сторон и в новой тетради снова выкрал два листа.
Так оно и пошло.
— Почему у тебя тетрадь раньше всех кончается? — спросила меня как-то учительница.
— Я не знаю,— отвечаю я ей.
— Как это ты не знаешь? Ведь я выдавала всем тетради в один и тот же день, у всех еще есть на чем писать, а у тебя кончилась. И это который уже раз. Нет, тут что-то не так. А ну-ка, дай мне свою старую тетрадь!
Я подал ей исписанную тетрадь. Сердце у меня колотилось — надвигалась гроза. Учительница взяла тетрадь и быстро-быстро перелистала ее.
— А где еще два листа?
— Каких?
— Таких, какие были в тетради. В тетрадях шестнадцать листов, а в твоей почему-то только четырнадцать.
Глаза учительницы мечут на меня искры, она уже чует неладное, но не знает еще, в чем дело. Будь на моем месте кто другой, она просто решила бы, что тут самое обыкновенное озорство. Но я-то у ней на хорошем счету, не озорник, смирный и способный ученик! И вот она недоумевает, ради чего я вырываю листы из тетрадей.
— Я не знаю, Варвара Павловна... Может быть, мне такие тетрадки попадаются — по четырнадцать листов.
Ох, как трудно врать, особенно когда на тебя смотрят пронзительные глаза! Вся школа, замерев, ждет, чем кончится этот разговор.
— Ну? — притворно удивляется учительница.— Значит, тебе каждый раз попадаются тетради по четырнадцать листов?
Я молчу.
— Нет, ты мне сейчас же скажи, зачем ты вырываешь листы из тетрадей.
Я нем как рыба.
— Он рисует на них картинки,— говорит Степка Кат-рос, тот самый, который книжки Фанаса Горшкова под сараем нашел.
— Картинки? Какие картинки?
— Они у него в сумке,— отвечает Степка Варваре Павловне.
Учительница летит к нашей парте, достает мою сумку, теребит ее, и рисунки веером падают на парту и на пол. Меня душит злоба на Степку Катроса. Ведь он не первый раз выдает меня, да и не одного меня — он выдал многих наших ребят. У него прямо страсть какая-то к ябедничеству, словно его за язык кто тянет. Мы ему за это вторую кличку дали — Ябедник.
«Ябедник, ябедник!» —ругаю я про себя Катроса.
Учительница вернулась к своему столу и начала что-то писать.
— Вот эту записку отнесешь своему отцу,—сказала она. Я стою, заливаюсь слезами: дома ожидает меня хорошая трепка...
Степке Катросу в тот день тоже влетело — от ребят — за его предательство. Эх, и всыпали же ему!.. У меня все же редко бывали нелады с Варварой Павловной. После случая с тетрадками она только два раза была недовольна мной. Один раз вот за что.
Варвара Павловна боялась ночевать одна: школа стояла на кладбище. Однажды школьная сторожиха Наташка от-
просилась погулять на свадьбе у своей родственницы, и учительница, посмотрев на всех нас внимательно, сказала пне:
— Ты, Федя, придешь сегодня в школу ночевать.
От радости я чуть не подпрыгнул. Ночевать в школе! Это же такая честь, такое счастье! К тому же, когда Тикс-ха Козиная Смерть тоже как-то ночевал в школе, учительница угощала его чаем и пирожками с вареньем. Мы никто никогда в жизни не пробовали никаких пирожков, не только с вареньем. А помимо пирожков, как рассказывал нам Тимоха, учительница еще и конфетами его угощала.
«Теперь всего этого попробую и я!»—думаю я с радостью.
— А когда мне приходить, Варвара Павловна? — спрашиваю.
— В шесть часов придешь, вечером.
В шесть часов... Это легко сказать, а вот когда они бывают эти шесть часов? Ведь часов-то у нас в деревне ни у кого, кроме учительницы да лавочников, нет. Но лавочники живут от пас. далеко, да к ним и не сунешься спросить. На-верно, шесть часов и бывает, когда вечер начинается, потому она так и сказала.
Я никак не мог дождаться вечера. И чуть только солнце зашло за лес, полетел к школе.
А на дверях школы замок. Что же делать? Я потопал-потопал лаптями на крыльце школы, учительницы все нет и нет. А вечер студеный, мороз так и пробирает по коже. Начинаю бегать по улице из конца в конец, снова подхожу к школе, а она по-прежнему закрыта.
Как же быть?
Я замерзаю, ведь на мне один зипунишко, да и тот дырявый. Мне бы пойти в соседний двор и посидеть там, пока учительница не вернулась. Но я не догадался и махнул обратно домой.
— Что же ты вернулся, сынок? — спрашивает мать.
— Учительницы дома нет, на двери замок. Я совсем за мерз было.
— Ну ладно, раздевайся и ложись, раз так вышло. Я лег, но заснуть долго не мог. Что-то меня беспокоило, а что — понять не мог.
Понял я это только на другой день, когда пришел в школу...
Начались занятия.
Варвара Павловна и всегда-то бывала бледная, но на этот раз на ней просто лица не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55