И не пустила меня больше к учителю.Но эти ночевки и чтения «Недоросля» не прошли для меня даром. Мне втемяшилось в голову самому написать пьесу и дать ее Телячьей Голове прочитать, пусть он и над моей так похохочет, как над «Недорослем» Фонвизина. А узк у меня так устроена голова, что, если в нее запало что, не скоро оттуда вышибешь.
Написать пьесу... А какую? Пьесы бывают разные. Зто я хорошо знал, я немало уже прочитал книг.И о чем писать?Ясное дело — про господ! Ведь пьесы, которые я читал, все больше были про господ. И я напишу про них...
Продал я две пары лаптей, купил две тетради и начал писать.Я задумал комедию, смешную пьесу в двух действиях, под названием «Неудача Соломкина».Один барин, по фамилии Соломкин, влюбляется в молодую барышню, сватается к ней, а ему — отказ. Хотя он и богач, но старый и некрасивый, а она молодая и красивая. Однажды ему приснилось, будто бы невеста соглашается выйти за него замуж. Он снова сватается, а ему опять от ворот поворот!..
В три вечера пьеса была готова, и я понес ее к Легкому, чтобы тот передал Телячьей Голове.
Легкий удивился:
- Ты сам написал?
— Да,— говорю.— Дай почитать Телячьей Голове и скажи потом, здорово ли он над ней смеялся.
Легкий унес мою пьесу в школу.
Прошло дней пять или шесть, с Легким мы виделись каждый день, и каждый день я его спрашивал, читает ли учитель мою пьесу, хохочет ли. И каждый раз он мне отвечал, что при нем учитель пьесу не читал, что он эти дни даже «Недоросля» не трогал, молчит все что-то.
Я начал беспокоиться, говорю Легкому:
— Он, наверно, и не будет читать, возьми лучше обратно.
— Ладно, я ему напомню.
Наконец Телячья Голова велел мне прийти к нему, он сам хотел поговорить со мною.Я почувствовал тут что-то неладное. И пошел с Легким в школу.Телячья Голова встретил нас мрачно. Он загадочно посмотрел на меня своими бычьими глазами и сказал:
— Ну, прочел я твою галиматью. И знаешь, что я тебе скажу... Твой отец чем занимается?
— Летом — в каменщиках, зимой — в дровосеках.
— Ну вот... И ты учись у него в каменщиках да в дровосеках работать, как подрастешь. А в писатели не лезь, не суйся со свиным рылом в калашный ряд! Писатели знаешь кто? Ученые люди, из благородного звания. А ты кто? Мужик, сын мужика! Знай сверчок свой шесток! Забери свою мазню.
И он вынес мне обе мои тетради.Я взял свою пьесу, сунул ее за пазуху и говорю учителю:
— А как нее Горький,'Кольцов, Суриков и Подъячев? Они тоже ведь из мужиков.
— Ах, ты вот даже что знаешь! Так на это я тебе так скажу. То самородки, таланты, не тебе чета... Горький! Ишь ты, нашел с кем себя сравнивать, молокосос! Иди!..
Еле жив выскочил я из школы. Мне было стыдно, и разбирало зло.
«А вот и врешь, Телячья Голова! А вот я когда-нибудь стану писателем, вот увидишь, дурак!» — ругался я про себя.
Легкий прибежал ко мне после занятий. Узнав, как учитель отнесся к моей пьесе, сильно расстроился, а потом стал успокаивать меня.
— Знаешь что, товарищ?—говорит он мне.—Ты не верь ему. Он сам ничего не смыслит. Галиматья... Сам он галиматья! Ты покажи ее еще кому-нибудь, кто в этом деле получше разбирается.
У меня стало легче на душе.
— Нешто в Москву, в театр, ее послать? — советуюсь я с Легким.— Ведь пьесы в театрах представляют, артисты роли играют, а читают их только в крайней нужде, когда театра нет.
— Пошли! Обязательно пошли. Ее там разыграют, будь я подлец! — уверяет меня Легкий.
И я начал подумывать о том, как бы послать пьесу в Москву и в какой театр.В газете «Русское слово» на последней странице, в разделе «Театр и зрелища», всегда печаталось, что в каком театре идет.
Большой театр,., Малый театр... Художественный... Не-злобина... Корша... Эта газета иногда попадала к нам. Ее выписывал наш лавочник Волконский и завертывал в нее селедки покупателям.
«Ну, уж если посылать, то посылать в Большой,— думал я.—В Большом театре и народу больше посмотрит мою пьесу, чем в Малом или в других».
Не знал я тогда, что в Большом театре не пьесы ставятся, а оперы и балет. Я сбегал сначала на почту в Бытоть, узнал, сколько стоит пересылка двух моих тетрадок в Москву. «Ровно полтинник»,— ответили мне. С ума можно сойти! Где же мне взять такие деньги?
Я знал, что у матери есть три рубля — она бережет их на всякий пожарный случай,— но даст ли она мне из них пятьдесят копеек?
И я недели три мучился, решался и не решался заговорить с матерью.
— Мам, мне нужно пятьдесят копеек,—наконец осмелился я.
Мать изумилась:
— Сколько, сколько?
— Пятьдесят.
— Это зачем же они тебе?
— Я хочу послать свою пьесу в Москву, в Большой театр. Я сам написал пьесу, мам. Я уже ходил с нею на почту, и там мне сказали, что пересылка стоит пятьдесят копеек.
— А зачем тебе посылать ее туда?—любопытствует мать.
— Как зачем? Там ее прочтут, и, если она им понравится, артисты на сцене будут ее играть, а люди будут смотреть и смеяться. Она у меня очень смешная.
Мать ничего не поняла из того, что я говорил. Она вздохнула, а полтинник все же дала, большой, серебряный. Если бы отец был дома, тот бы «со понял, но зато полтинника не
только бы не дал, а еще взбучку бы, пожалуй, задал. Я после сам удивился, как мать решилась дать мне столько денег. О чем она думала в это время?
Словно вихрем понесло меня в Быгошь. «Вот теперь-то я докажу Телячьей Голове, какова моя пьеса, когда ее поставят в Большом театре в Москве!» — радовался я заранее.
А что ее примут, в этом я нисколько не сомневался, Я даже картинки к ней нарисовал: Соломкина, барышню и еще кое-кого из действующих лиц. Чтоб артисты знали, как, их играть. На почте начальник вложил мои тетрадочки в большущий конверт, взвесил на небольших весах и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55