Он начал ее уважать. Редко-редко, н то только за глаза, называл ее «атаманом-разбойником», а уж в глаза не иначе как «Уль» да «Уль».
Не сладко было нам и после того, как перестали лить дожди и установились первые заморозки. Заморозки пошли такие лихие, что сколько ни припасай дров для костра на ночь, все равно их не хватает.
К утру, промерзшие, мы шли по белому от мороза лугу к табуну. Лошади тоже плохо ели замерзшую траву, у них ныли зубы от нее, как говорил нам дядя Мосей.
А тут еще нас начали беспокоить по ночам волки. Оки выли в болотах, кружили вокруг табуна и настолько обнаглели, что умудрялись резать жеребят на привязи возле самого стана.
МЫ РАБОТАЕМ НА СТЕКОЛЬНОМ ЗАВОДЕ
Заветной мечтой у наших ребят, когда они подрастали, было уйти на работу, на стекольный завод или в каменщики. Всем нам хотелось повидать свет, новых людей, город. Ну и, конечно, подзаработать деньжонок на пиджак с брюками бобриковыми, на сапоги и рубашку ситцевую да на картуз с ясным козырьком. В каменщики идут не раньше как годов с четырнадцати-пятнадцати, потому что там нужна силенка, а на стекольный завод принимали и двенадцатилетних.
Мне и Легкому как раз исполнилось по двенадцати лет, и нам тоже захотелось идти работать на стекольный завод. Наши ровесники Ванька Трусик, Ванька Прошин, Катрос, Хмызик, Тихон Пулюка уже работают. Правда, мы тоже не бездельничаем: Легкий возит с отцом кряжи из лесу на речную пристань, а я плету лапти, помогаю матери но хозяйству. Но разве это работа?
Заводские ребята рассказывали такие чудеса про завод, так расхваливали заводскую жизнь, что она мне даже сниться стала. Они говорили, что работа на стекольном аа-воде совсем не трудная, а житье в казарме такое развеселое — куда веселей, чем в ночном. Деревенских ребят ставят на подсобные работы: на посылку халяв — огромных бутылей, с обрезанным дном и верхней частью — на вертушку, а кто посильней — тех на трубы ставят, дрова набивать. По-сыльщику халяв платят тридцать копеек за восемь часов, вертуну — тридцать пять, ну, а уж кто трубы набивает дровами, тем даже по сорок копеек платят за восемь часов. Получку дают раз в месяц, харчи выписывают два раза в месяц. На харчи в месяц на одного себя уходит рубля три, если хлеб и картошку брать из дому, а остальные деньги посылай домой. И в деревню приходить можно раз в месяц, когда бывает тридцать два.
Я долго не мог понять, что такое «тридцать два», а потом мне втолковали. Стекольные заводы работают непрерывно, день и ночь, в три смены по восьми часов. Два раза в месяц, во время переходов со смены в смену, промежутки между ними бывают только по восьми часов, а в третий раз получается промежуток в тридцать два часа. Вот в эти тридцать два часа и можно сходить домой, в родную деревню, помыться в бане и сменить белье, погулять и отдохнуть.
Мне хотелось поработать хотя бы одну зиму на стекольном заводе, заработать себе на сапоги, картуз, рубаху и штаны. А там и матери хотелось купить шаль, братишкам по картузу и сестренкам по платку.
На завод не так-то легко попасть, надо, чтоб там место свободное оказалось. А если и место выпадет, надо взятку дать смотрителю. Да и согласятся ли наши родители? Ведь Ивот от нас в пятнадцати верстах, не каждый отец отпустит
ребенка в такую даль. Моего отца сейчас нет дома, он нынче устроился в каменщики и на зиму. А мать моя хоть н строгая, но добрая, ее можно уговорить.
Тут, на мое счастье, случай подвернулся. Пришел домой на «тридцать два» Роман Косолапый, Ульчин брат; он уже два года как работает на Ивотско-л стекольном. Он купил себе гармонику и так научился на ней играть, что мы готовы были слушать день и ночь.
Мы с Легким сейчас же побежали к нему.
— На «восьмом номере» сейчас нужны вертун п посыльщик. Можете даже вместе поступить на одну машину, если желаете,— говорит нам Роман.— Только не зевайте, а то другие захватят.
Мы с Легким так и загорелись.
— Нетто махнем, а? — спрашивает меня Легкий.— Поработаем зимку, приоденемся и по гармонике приобретем, а?
Он давно с завистью посматривал на гармонику Романа. Тихонок с радостью согласился отпустить Легкого, а мать и отец Легкого во всем подчинялись Тихонку.
— А, вот хорошо-то надумал! — сказал Тихонок.—Иди, брат, иди, а мы тут хоть немножко отдохнем от тебя. Узнаешь, как денежки зарабатывают!
Моя мать сначала колебалась, бояла бы отец потом не бранил ее, но Легкий и Роман уговорили ее.
— Ну ладно, сынок, иди. Попробуй поработать зимку одну. Только смотри не балуйся там,— сказала мать.
Она дала мне и полтинник на взятку смотрителю. На следующий день, рано утром, мы вместе с Легким и Романом зашагали на Ивотский стекольный завод.
От нашей деревни до Ивота пятнадцать верст, но мне показалось, что тут и в тридцать не уберешь. По лесу было хорошо идти, затишно и дорога накатана, а вот полем... На поле дорогу заметало снегом, идти приходилось внапор. А тут еще за плечами сумки с провизией.
Роман и Легкий шагали бодрей меня, я же все время плелся позади. Я так запыхался и устал, что и не надеялся дойти до Ивота. Мне никогда до этого не приходилось так далеко ходить. Но Роману и Легкому я ничего не сказал, мне стыдно было за свою слабость.
Но вот и завод! Две высоченные каменные трубы поднимаются чуть ли не до самого неба, густой дым валит шапками из них. Мы с Легким никогда еще не видали таких высоких труб.
— Тут две ванные печи, у каждой своя отдельная труба. Одна ванна варит простое, полубелос стекло, другая — бемское, двойное и полуторное,— говорит Роман.
Мы слушаем внимательно, но понять, какая же разница между простым и бемским стеклом, не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55