И Легким его уже почти никто не называет — Вася он теперь, а кое-кто даже Василием Павловичем величает.
Легкий все больше на заработках: то в каменщиках, то в грузчиках, а то и в дровосеках зимним делом. И сильный он стал! Но по-прежнему стройный, аккуратный, одевается всегда чистенько. Никакая работа не скорежила, не согнула его!
Мы росли, наша дружба была по-прежнему крепка, но дороги наши все больше расходились.После того как отработали мы с ним в Бытоши в каменщиках, мне пришлось еще только один раз поработать вместе с ним. Мы нанялись на станции Ржаница перекладывать дрова на складе конторы по топливу. С нами тогда работали Тишка и другие ребята из нашей деревни. Легкий у нас был за старшого, и мы заработали за две недели хорошо, хотя погода была самая плохая — март. Легкий старшой был настоящий, мы его уважали, но и работал он упорнее всех.
Позже мне приходилось больше дома жить, хозяйничать — отец по-прежнему на заработки отлучался, он не любил домашнюю работу.Нам пошло по восемнадцатому году, когда началась война с Германией. Всех брали на войну, забрали и нас, досрочным призывом. Призвали летом, в июне 1916 года, когда дела на фронте были неважные.
Матери наши, родные плакали, провожая нас на фронт. Всплакнули и мы. Один только Легкий был, как всегда, бодрый и веселый.
— Чего вы плачете? — говорил он своим родным.— Будто обязательно убьют меня. Да нипочем меня не убьют, я сам их бить буду, немцев этих, раз они прут на нас.
Мы думали попасть в один полк, в одну роту, а вышло не так. На первом же сборном пункте нас разлучили, разогнали по разным городам. А уж из городов, чуть-чуть обучив, как с винтовкой обращаться, как в ногу ходить, погнали на фронт. Легкого — на германский, меня — на австрийский.
Я недолго был в окопах — заболел ревматизмом, а тут еще цинга привязалась от недоедания, и меня услали в лазарет.
Легкий сидел в окопах года полтора. Несколько раз он участвовал в боях, ходил в атаку, отступал, чуть было в плен не угодил. Раза два его ранило, но тут же наскоро подлечивали и опять на фронт гнали. Он и на войне отличался смелостью и находчивостью. Его наградили двумя медалями и Георгиевским крестом, произвели в унтер-офицеры. И смерть словно боялась его — из всех боев он выходил живой.
Зато многие другие наши ребята не вернулись домой. Погибли на войне Ванька Трусик, Степка Катрос и многие другие мои ровесники.
...Конец войне положила Великая Октябрьская революция. Как только революция взяла верх, так тут же и мир заключили с Германией. И все солдаты поехали по родным домам. Приехал домой и мой товарищ Легкий.
Я вернулся раньше его в родную деревню.
Мы с Легким встретились в первый же день его возвращения и так обрадовались друг другу, что всплакнули оба. Мы долго не могли наговориться, всё рассказывали друг другу о том, что видели, что пережили.
— Ну ладно, что прошло, то прошло,— говорит Легкий.— Зато свобода настала, заживем теперь!
— Да, будем жить теперь хорошо! — говорю ему и я. И мы радовались, надеясь пожить спокойно.
Но радоваться было рановато. Скоро мы поняли, что борьба за свободу и землю, за фабрики и заводы, за Советскую власть не только не окончилась, а лишь сильнее разго-рается.
Мы убедились в этом на примере своей деревни.
Наши мужики, особенно те, у кого был маленький земельный надел, и те, у которых его совсем не было, на общем собрании потребовали передела земли.
— Надо переделить землю по живым душам,— говорили они,— чтобы всем было поровну.
Но этому противились ивановичские богатеи. Они всякими правдами и неправдами понаграбили себе земли и теперь слышать не хотели ни о каком переделе.
Особенно же не хотел передела земли один из иванович-ских лавочников, Расшвырка.Наши лавочники, Коноплевы и Волконский, были родом из других мест. Расшвырка же был наш, коренной, иваневичский. Он опутал почти всю нашу деревню долгами — давал в долг каждому, но уже тогда всё покупай только в его лавке, а если пошел к Коноплевым или к Волконскому, пеняй на себя: сразу подаст на тебя в суд, требуя не только того, что забрано, а еще раза в два-три преувеличив. Все местные власти были ему друзья-приятели. Бичом стал Расшвырка для всей деревни нашей.
Перед революцией Расшвырка стал землю скупать. Как только где бездетные старик со старухой задумали продать надельную землю свою, он тут как тут. За две сотни рублей Расшвырка покупал полный надел — четыре с половиной десятины земли. А у нас помещику Малючкову наши мужики только за сено, за один укос, платили по двадцати пяти и по тридцати рублей за десятину!
Он задумал довести количество земли до ста десятин, чтобы затем выделиться из общества, стать помещиком.Как вдруг грянула революция, смешала все его карты.Правда, Расшвырку не оставляла надежда, что революция пойдет на убыль, что ее задушат, а потому он и начал борьбу против передела земли.
За Расшвыркой потянулись и те, у кого было земли надела два-три, а семья небольшая; таких в нашей деревне было немного, дворов десять — пятнадцать. Но зато были колеблющиеся, которые воздерживались от передела земли, так как не были уверены, насколько прочна новая, Совет-
ская власть и не пришлось бы им потом расплачиваться головой, если вернутся старые порядки.Все это Расшвырка знал хорошо, все учитывал, поэтому открыто выступал на общих собраниях против земельного передела.
— Черти полоумные, подождите егозить,— кричал он на тех, кто предлагал разделить землю по живым душам,— как бы опять старые межи не пришлось восстанавливать!
Но слишком уж накипело на сердце у многих, слишком долго их угнетало малоземелье, и на общем собрании большинством голосов было решено поделить всю землю по жи-•вым душам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55