А между тем его сознание терзали щедрые посулы, которые могли стать реальностью, уступи он хоть чуть-чуть. Свобода, зеленые поля, голубое небо... Его ноги шагают по земле навстречу новым горизонтам. Теплое солнце ласкает кожу... Нежные женские объятья, ощущение ее сердцебиения... Прикосновение детской руки к его лицу утром, улыбка ребенка, встречающая его по возвращении домой...
Но реальность была совершенно иной. Железные цепи, железные прутья в окошке, запертая дверь, бесконечное ожидание неизвестной судьбы, постоянная изнуряющая тревога. Кто-то перешептывался в темноте, и он не мог понять — во сне это или наяву. Его мучили дурные предчувствия. Он был один, со всех сторон окруженный врагами, покинутый всеми посреди этого бездонного безмолвия.
Он жаждал всего того, что делает человека человеком, превращает существование в жизнь, разрушает оковы одиночества. Жаждал слов, звука человеческого голоса. А вместо этого была все та же тишина, безмолвные дни среди безмолвных стен и скудных предметов в комнате — сплошной неорганической материи.
И вот пришло утро, когда он перешагнул порог камеры, ощутил землю под ногами, шагая через двор. Солнце согревало голову, щедро бросая лучи с широкого голубого простора открытого неба. Освежающий душ, сбегающий ручейками вдоль тела, как осенний дождь. Разговор с Сайедом, их смех. Все это вдруг вновь повернуло его лицом к жизни с неведомой ранее силой. Он словно заново родился, жажда жизни переполняла его и, казалось, готова была вот-вот выплеснуться наружу, как могучий поток, несущийся по камням. И когда он ощутил эту новую жизненную силу, пронзившую его тело мощно и глубоко, ему вдруг снова явилась мысль о смерти. Он вспомнил о смерти с необычайной остротой. Почувствовал ее невидимое присутствие вокруг себя, в самом себе, как никогда прежде.
С того утра его ноги, казалось, все глубже и глубже стали погружаться в трясину, и не было никаких сил выбраться из нее. Порой ему чудилось, будто темная, холодная, похожая на ртуть вода, поднимаясь, обволакивает его тело. Дюйм за дюймом она неотвратимо охватывала ноги, поднималась к бедрам, животу, груди, достигая шеи. Только рот и ноздри еще оставались на поверхности. Он хватал ими воздух, с ужасом ожидая, что вот-вот прекратится дыхание и в горло хлынет удушающий поток, гася последние искорки жизни.
Чувство бессилия, полная неспособность бороться. Да и само желание бороться пропадало. Наступала апатия. Мышцы не слушались, пропадала всякая воля. Целеустремленность, желания, надежды — все это гасилось холодной волной отчаяния. Вместо сердца — пустота. Разум — аморфная желеобразная масса, не способная реагировать ни на что, кроме тепла или холода, темноты или света, как одноклеточный организм, лежащий неподвижно под микроскопом. Некое существо, полностью истощившее все свои силы, свое тело, свое "я , погруженное в пучины отчаяния и страха.
Голос Сайеда: "Как думаешь, Азиз, на сей раз нас повесят?" Пальцы, ползущие по горлу, нащупывающие артерию. Эти пальцы трясутся, прыгают перед глазами, болтаются безжизненно. Теперь они напоминают веревки, свисающие откуда-то сверху. А внизу — яма, края которой постепенно раздвигаются, исчезают, обнажая бесконечную, всепоглощающую бездну.
Азиз почувствовал, как липкий пот выступает из всех пор его тела. Его охватила лихорадочная дрожь. Уронив голову на руки, сложенные на столе, он погрузился в глубины слепого, безотчетного страха.
Никогда ему не выбраться отсюда. Смерть теперь была неизбежной. Ведь это было ясно с самого начала, а он, как ребенок, предавался наивному, глупому оптимизму. О, эта проклятая тишина! Сколько в ней тайн, напряженного ожидания. Как же это он сразу не понял, какую они преследуют цель? Либо моральная смерть, которую он должен выбрать сам, как это сделал Хусейн, либо смерть от их рук. Другой альтернативы не было.
Смерть — это конец. Бездонная пропасть, в которую брошены все и вся. Да, всему есть конец, все исчезает в свое время. Но ты еще жив, зачем же умирать? Азиз поднял голову, обхватил пальцами руку, трогая мускулы. Пальцы его поползли вниз, к животу, к бедрам... Азиз внимательно ощупывал свою собственную плоть, свое тело, молодое и сильное. С какой стати умирать этому телу? Он живо представил себе лицо жены, ее глаза, рот, непроизвольно потянулся руками, чтобы обнять ее, но призрак исчез. Будет ли она плакать, когда он умрет? Он вдруг содрогнулся от нахлынувшей жалости к самому себе. Глубокая черная пропасть, и за ней — ничто. Неужели все может сделаться ничем, провалиться в бесконечное черное пространство? Как может он быть живым в одно мгновение, а в следующее превратиться в ничто? Это невозможно. Невозможно.
— Невозможно-о-о!! — закричал он вдруг что было сил. Он вскочил на ноги, как одержимый, как зверь, обезумевший при виде смертоносного вихря, в слепой ярости уничтожающего все вокруг. Он схватил табуретку и с силой швырнул ее об пол. Обломки разлетелись в разные стороны. Швырнул стол в угол, отбил ножки и топтал ногами, пока стол не превратился в груду хлама. Ногой задел острый угол кровати и порвал штанину, потекла кровь из раны на щиколотке.
— Невозможно! Невозможно!.. — Он бил кулаками по кровати, по стене, по двери. Ему не хватало дыхания, и голос звучал сдавленно. Кровь появилась на суставах пальцев, засочилась из ссадин. Но он продолжал метаться по комнате, нанося удары и пинки куда попало, как обезумевший бык, как буйнопомешанный, одержимый жаждой разрушения всего, даже самого себя. А потом бессильно повалился на койку, сотрясаясь от рыданий...
Он не представлял себе, сколько времени пролежал в забытьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128