— Ну, начнем, что ли? — произнес этот светловолосый парень и нетал, выпрямившись во весь свой высокий роет. Имрнжппип лица у пего было скромное и деловитое.
Тек ник никто ш» возразил, Ниллом взял со стола в обе рунй Но полной бутылке пива, стал посреди комнаты и, иимихнун бутылками, обдал всех вокруг пивным дождем. Через миг началась драка.
II рил лун видел еще, с каким проворством трактир-шик и ого слуга среди града кулачных ударов хватали со столов бутылки и стаканы,— потом выбежал во двор, вытирая щекц.
— Мнзкюла, черт, ты куда припустил? — пропыхтел кто-то ему вслед.-- Ста ив корзину пива, как тогда,— паши парии тебя и пальцем не тронут!
Но Мн.жюла сегодня предпочел покинуть столь шумное пристанище, и вскоре Яска трусил рысцой по открытой возвышенности, к довольно крутому спуску, за которым, почти упираясь в склон холма, стоял следующий трактир. Красноватое зарево па северо-востоке (в проблесках лунного свеча виднелись даже башни в долине) показывало, где лежит город, хотя до пего оставалось еще верст десять.
Перед корчмой понуро стояли три лошади — одна с санями, две с пустыми дровнями. Сквозь мутное окно не разглядеть было, что там внутри, но слишком уж сильного гомона Приллуп не услышал, поэтому решил сразу загнать дровни под навес гумна; из ворот его как раз показался батрачонок с фонарем. Правда, здесь уже стояло четыре повозки со всяким товаром и двое дровней с молоком, но с этим еще можно было мириться: найдется, наверное, где поспать, а то иной раз сиди всю ночь на лавке. Задав гнедому корма и взяв мешок с харчами, Мяэкюла через внутреннюю дверь вошел в трактир.
Здесь расположились, куря, болтая и потягивая пиво, довольно мирные люди. Трактирщик, по-приятельски пожав Тыну руку, предложил ему перейти в маленькую комнату рядом с буфетной; но Приллуп, когда узнал, что там уже сидят молочники из Кургсалу и Лийвы, один мужичок из Тапу с женой и еще какой-то крестьянин из церковной волости с дочкой, ответил, что ему и в общей комнате хорошо. Взяв водки, он уселся в углу у края длинного стола; половина скамьи, стоявшей у стенки, еще пустовала. Тыну был доволен, что в большой комнате не оказалось ни одного знакомого: сегодня он не нашел бы в себе силы вести разговор и прикидываться веселым. Поев, он положил мешок и пиджак в изголовье, одну полу овчинного полушубка подоткнул под себя, другой полой накрылся и решил поспать.
Заснуть, однако, не удалось. Выехал он из дому пьяным, по дороге хмель прошел, но осталось глухое раздражение, смешанное со смутным страхом, которого не притупила и только что выпитая водка. Каждый громкий звук словно резал, колол его, заставлял вздрагивать, и ему часто казалось: не то скамья под ним качается, не то пол под скамьей. И в воздухе витала угроза, в углах подстерегала вражда, и все эти чужие люди, которые там смеялись и лопотали, втайне желали ему зла. Тыну притворялся спящим, чтобы кто-нибудь не подошел и не заговорил с ним: он тоже их всех ненавидел, особенно тех, что беспечно хохотали у стойки.
Посетители уходили, приходили другие.
Мимо Приллупа сновали люди, он каждый раз явственно ощущал, как его касается чей-то взглядд. За столом — совсем рядом и подальше — ели и пили, и ему мерещилось, что он сквозь веки видит их противные лица. Он не хотел знать, о чем они там болтают, и все-таки невольно, с болезненной подозрительностью прислушивался — не метят ли они в него. Вдруг он напряг слух. Кто-то произнес: «Мари». Забормотали невнятно, захихикали. Потом послышалось: «Тыну».
Нет, Приллуп не ошибся. Говорившие сидели довольно близко, их косые взгляды кололи ему затылок. Судя по голосам (их было, как видно, трое), он никого из них не знал. И вот один выговорил отчетливо, с издевкой передразнивая его:
— Маннь, надевай чистую рубаху — опять из барбарисов старик идет!
Все загоготали.
Над головой Приллупа пролетела пробка и ударилась о стену.
Звякнули стаканы — там чокнулись.
Не в первый раз ему приходилось слышать такие издевательства, бывало и почище, но голова его дернулась, как от удара, в глазах заплясали искры, он не смог удержаться, чтобы не вздрогнуть. В другое время он заткнул бы насмешникам рот штофом водки или полудюжиной пива — сегодня о такой защите нечего было и думать: необычная, обессиливающая усталость приковала его к скамье. И они жалили его, язвили, пока им не надоело. Наконец исчезли.
Передышка была недолгой. Трактир уж наполовину опустел — люди, ехавшие дальше, ушли, ночные постояльцы укладывались на лавках и па длинном столе,— как вдруг за дверью послышался шум: прибыли новые гости. Их голоса — они вскоре загремели достаточно громко — были Приллупу знакомы. Он понял: если эти люди найдут его раньше, чем кабатчик закроет свою стойку,— ночь пропала. Тыну, уже давно лежавший лицом к стене, поспешно натянул на голову воротник полушубка.
Не прошло и нескольких минут (выдал Приллупа, наверное, сам трактирщик), как ему к носу поднесли горящую спичку.
— Ни дал и скрягу? Корчмарю деньги позарез нужны, аренду платить, а этот в угол забился! Л ну, вставай, Мяэкюла!
Мяэкюла упорно храпел.
Его принялись трясти.
Спящий что-то пробормотал, почавкал губами и опять захрапел.
Но это по помогло. Сходив на гумно, чтобы поставить лошадей под навес и поглядеть, есть ли у мужиков на дровнях телята и свиньи (третий из этой компании, торговец яйцами, подсевший к мясникам по дороге, тем временем расспрашивал в трактире, не найдется ли для него товара),—они опять пристали к Приллупу. Его подняли и посадили.
— Раскошеливайся, Мяэкюла! Кто же в кабаке спит! Выспаться успеешь дома, повезет — так даже с Мари в обнимку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58