К тому же девушка, с которой он как бы шутки ради завязал мимолетную друя^бу, была какая-то ничтожная служанка. Подобная особа никак не могла быть опасна для баронессы, ведь молодой супруг, несомненно, забыл об этой девушке, как только миновало его минутное увлечение. И, во-вторых, барон мог и здесь все отрицать, объявить все это клеветой. А кто мог бы выступить с убедительным свидетельством в защиту правды? Ведь человек, помогавший негодяю довести до конца это гнусное дело, молчал — его язык связывал страх перед помещиком и щедрый подкуп.
Наконец Матиас остановился на самом грубом, но в то же время самом простом и надежном способе. Эта мысль преследовала его особенно в часы, когда нервы его были возбуждены алкоголем, мозг кипел, а ненависть к врагу, искусственно взвинченная вином, вспыхивала мощным пламенем. Он хотел покарать противника физически, применив грубую силу. Это был самый низкий род наказания, но разве преступление его врага не было самым низким? Матиас решил поймать барона Ризенталя — где и как, об этом он еще продолжал размышлять — и до тех пор пробовать на баронском теле силу своих крепких рабочих рук, пока в этом теле останется души ровно столько, сколько нужно, чтобы наказуемый помнил о наказании... Матиас постепенно отбросил все другие планы и остановился на этом одном. И чем дольше он ого развивал и обдумывал, тем большее удовлетворение приносил ему этот замысел. Лутц мог часами сидеть в трактире за рюмкой и наслаждаться своим планом мщения. Порой он пытался представить себе, как ненавистный враг корчится у пего под ногами, как сыплются на голову негодяя страшные удары, как он стонет от боли и молит о пощаде..
От этой мысли Матиас теперь уже не мог избавиться. Она была его неизменной спутницей днем и ночью, на работе и дома, на улице и в трактире. И эта мысль не тускнела, не теряла своей остроты, не отступала пред здравым размышлением. Напротив, Матиас вскоре сделал еще шаг вперед и пришел к тому же решению, как и в минуту первого взрыва негодования. Он считал теперь, что не надо страшиться даже такого исхода, при котором враг остался бы бездыханным в его руках.
Ведь враг этого заслужил.
Я убью только его одного — он погубил жизнь двух человек. Я убью его за тяжкое преступление — а те двое, которых он растоптал, не сделали ему никакого зла.
А разве в прошлом году для его собратьев-дворян что-нибудь значила жизнь шестидесяти ни в чем не повинных людей! Их убивали, как скот, спокойно и хладнокровно. Не слышно было ни единого голоса, призывающего к милосердию. Ни единому человеку из творивших расправу не пришло на ум, что убийство запрещено. Они даже не считали, что совершают беззаконие...
То, что я делаю,— не что иное как самозащита. Там, где царит кулачное право, всякий должен защищаться кулаком. Око за око, зуб за зуб.
Вскоре Матиас стал кое-что предпринимать для выполнения своего .чамысла. Он действовал потихоньку, осторожно, стараясь как можно тщательнее оберегать себя от Звсякой опасности, чтобы потом спокойно наслаждаться плодами своей мести. Свой замысел он хранил в тайне. Даже в присутствии Губера он не произносил никаких угроз по адресу барона, как бывало раньше.
Он начал выслеживать своего врага, как охотник выслеживает зверя. Всякими путями стал разузнавать, в городе ли барон, а если нет, то когда он приедет; остановится ли на Вышгороде у зятя или у родителей; где он обычно бывает по вечерам, с кем общается и т. п. Временами у Матиаса являлась мысль под каким-нибудь вымышленным предлогом отправиться в деревню, чтобы подкараулить врага возле его родового гнезда. Сейчас, во время летних полевых работ, там легче всего было встретить барона. Но Матиас знал, что этот план связан с опасностью для него самого. Вечера стояли светлые, а барон на мызе был постоянно окружен людьми — работниками, слугами. Если бы даже замысел удался, бежать было бы очень трудно. Кроме того, там всякий смотрел бы подозрительно на чужого человека, который шатается без дела вокруг да около... Таким образом, Матиас окончательно остановился на мысли поймать врага здесь, в городе, да и то в самый благоприятный момент, и заставить его ответить за все.
Но подходящего случая не так-то легко было дождаться. Матиас долго получал с Вышгорода сообщения, что барон не приезжал в город, либо что он был, но уже уехал. Однажды он, правда, провел в городе несколько дней, и Лутц узнал об этом вовремя, но ему не удалось даже увидеть барона. В другой раз Матиас хотя и видел его, но среди бела дня, в центре города. Он хорошо знал его в лицо. Готхард Ризенталь, конечно, изменился с тех пор, как они мерились силой в парке поместья Р., изменился и с тех пор, как Матиас видел его среди корпорантов, на шарабане перед выездом за город. Но его лицо и весь склад его внешности так запомнились Матиасу, что ошибки быть не могло.
Лето прошло, а охотник так и не настиг своей дичи. Но упорство охотника от этого ничуть не ослабело, а еще более возросло. Неудача раздражала его. Раздражала тем более, что он за это время еще больше утратил душевное равновесие, способность рассуждать трезво, здраво и последовательно. Он походил на корабль, лишенный руля и носящийся в море по воле ветра. Единственной внутренней опорой, еще сохранившейся в его душе, была мысль о мести, которая постепенно переросла в болезненную, непреодолимую страсть.
Матиас Лутц много пил, работал мало. Было ясно, что если он в ближайшее время не изменит своего образа жизни, он погибнет.
Мастер Виттельбах наблюдал за ним с возрастающей тревогой. Во что превратился его старательный и толковый подмастерье, честолюбивый, неистощимо изобретательный, никогда не пропускавший ни единого рабочего дня, тем более ради пьянства, утром являвшийся в мастерскую первым и уходивший последним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111