У меня ость предчувствие: с этой девицей что-то не чисто! Недаром у нее такт» хитрые глаза.
- по моему, у Лепы прекрасные глаза, притом удивительно кроткие и милые, — заметила мамаша, подливая масла в огонь; она, по-видимому, тотчас решила начать «обработку» дочери, раньше, чем сама предполагала.— И в доме все это заметили. Ее глаза, как видно, особенно нравятся нашим подмастерьям.
Госпожа Виттельбах заметила, как дочь вся задрожала, как сверкнули ее глаза.
— Что же тут удивительного — эта кроткая голубка умеет невероятно ловко строить глазки. Просто смотреть стыдно. Она ведь нарочно старается привлечь к себе внимание мужчин и словами и взглядами. И это все терпят в нашем добропорядочном доме!
— Я не замечала, чтобы Лена была жеманна или кокетлива,— спокойно и терпеливо ответила мамаша.— Скажи-ка мне лучше, что ты собственно имеешь против этой девушки? По-моему, ты намеренно ищешь за ней какой-нибудь вины.
В припадке злости человек иногда бывает откровенен. Берта Виттельбах вдруг крикнула:
— Я терпеть ее не могу! Она мне с первого же взгляда не понравилась.
— По у тебя должны же быть какие-то причины!
— Я о них только что говорила. Лена вовсе не такая порядочная девушки, какой ты ее считаешь. Я даже видела вчера вечером, как она секретничала в прихожей с одним из подмастерьев.
— Это, вероятно, был господин Лутц.— Мамаша пустила эту шпильку с невиннейшим видом.— Если не ошибаюсь, ее красивые глазки как раз его и пленили.
Видно было, что укол попал Берте в самое сердце: по лицу ее пробежала синеватая тень, пальцы судорожно задрожали, испуганные глаза широко раскрылись. Тщетно пыталась она сохранить спокойствие, принять равнодушный вид.
— Ты... это заметила? — вырвалось у нее, причем она успела проглотить только словечко «тоже». Но тотчас же поняв, что поступила неосмотрительно, она поспешила загладить впечатление от своих слов.
— Господина Лутца нисколько не трогает кокетство этой девчонки, он слишком серьезный и рассудительный человек,— сказала Берта странно пискливым голосом.— Подмастерье, с которым Лена ворковала в темной передней, не был Лутц. Но, по-моему, твой и папин долг — следить за тем, чтобы никто не нарушал чести и чистоты нашего дома. Я, например, не понимаю, почему Лена обедает и ужинает за нашим общим столом, вместе с подмастерьями. Разве она не могла бы прекраснейшим образом обедать в кухне с Линзой и Тийной?
— Но она ведь не прислуга, дорогая Берта, она швея и даже говорит по-немецки. Отправить ее на кухню к служанкам— нет, это не годится! Особенно теперь, когда она стала обедать с нами. Чем мы могли бы объяснить такую перемену?
— Объяснить? А какие тут нужны объяснения? Разве хозяева не могут распоряжаться у себя в доме, как хотят? И разве заигрывания этой девицы не достаточное основание, чтобы отделить ее от подмастерьев?
Госпожа Виттельбах покачала головой: на лице ее отражалось мудрое беспристрастие.
— Папа никогда не разрешит это сделать, он не замечал за Леной ничего дурного. Наоборот, он часто хвалит ее тихий, уступчивый нрав и усердие. К тому же я не понимаю, какая тебе польза от того, что Лена станет есть не за общим столом, а на кухне. Пока она живет в нашем доме, подмастерья все равно будут с ней сталкиваться, в том числе и Матиас Лутц... В тебе, милочка, говорит только ревность, слепая ревность!
На бледных щеках Берты заиграл лихорадочный румянец. Она плотно сжала губы, с сожалением заметив, что сгоряча слишком обнаружила свои подлинные чувства.
— Ревность? — деланно рассмеялась она, пытаясь как-то выразить свое безграничное презрение.— Я ревную к этой деревенской девчонке? Да этому ты и сама не веришь!
Госпожа Виттельбах раздумывала, не передать ли дочери все то, что мастер недавно говорил о чувствах Лутца к Лене. Но мамаша пришла к заключению, что делить этого не следует. Пусть лучше Берта сама узнает правду — это ведь произойдет скоро, если наблюдения были верны. А то ведь дочь может подумать, что родители попусту обвиняют ее возлюбленного и пытаются хитростью и обманом разлучить их. Берта скорее исцелится, если глаза ее откроются сами.
Спор между матерью и дочерью был прерван появлением знакомой дамы. Поздоровавшись с нею, Берта под каким-то предлогом вскоре ускользнула из гослшюй и, очутиншиеь и своей комнате, заперла днорь на ключ.
Она жаждала покоя, она хотела разобраться в своих мыслях и чувствах. Па душе у нее было так смутно. И все это сделала лишь одна фраза, брошенная матерью. Матиас Лутц и Лена — эти два имени мать упомянула рядом. Значит, даже она что-то заметила! Заметила то же, что и сама Берта. Мать подтвердила то, чего Берта боялась и что охотно сочла бы ошибочным, ложным впечатлением.
Барышня Виттельбах сказала матери правду: едва эта девушка появилась в доме, Берта ее невзлюбила. Когда они встретились в первый раз и Берта окинула беглым взглядом полную, но стройную фигуру девушки, ее высокую грудь, свежее, как у ребенка, цветущее лицо, в сердце Берты вдруг прозвучало: «Эта женщина для тебя опасна! Это твой враг, берегись ее! Она опасна своей молодостью и красотой, да и не только ими,— у нее такие милые глаза, такая приятная речь. Все это может привлечь любого мужчину, а Матиас Лутц тоже только мужчина».
Так и случилось. Опасное обаяние девушки, к сожалению, вскоре сказалось. Ему поддались все мужчины в доме. И Матиас Лутц тоже был только мужчина. Он даже как будто оказался слабее всех — он, кого Берта считала самым сильным! Или он просто меньше владел собой, чем другие? Не умел скрывать свои чувства, так как был в этом менее опытен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111