..»
Но что бы там Лутц ни думал и ни делал, беспокойство его росло с каждым днем, а под конец и с каждым часом. Время от времени он невольно хватался за «первоапрельское» письмо и перечитывал нелепые строчки.
«Мадам Бринк...— раздумывал он.-— Существует ли в самом деле такая женщина, или это просто вымышленная фамилия? Улицу Сауна я знаю. Надо бы как-нибудь пойти посмотреть, есть ли там дом помер семнадцать... Ну и что за беда, если схожу зря!»
И однажды вечером он все же решил а уда отправиться — по крайней мере посмотреть, есть ли на улице Сауна указанный дом и, если удастся, выяснить, живет ли там некая мадам Бринк.
Он действительно нашел на улице Сауна старинный трехэтажный дом с островерхой крышей, на котором была дощечка с номером семнадцать. Матиас осмотрел дом от крыши до фундамента и не нашел в нем ничего особенного. Но вдруг его взгляд упал на средневековую резную дверь в сводчатой нише; обе половинки двери были украшены медными головами львов, державших в зубах кольца. Кольца можно было двигать — ими пользовались, чтобы стучать в дверь, если она оказывалась запертой. Такие «колотушки» висели почти на всех наружных дверях домов в центральной части Таллина, так как звонки с проволокой еще не были распространены. Колотушкой нетерпеливый посетитель мог наделать такой шум, что по всей улице отдавалось эхо и в соседних домах просыпались люди. Горе им, если на улице разом начинали грохотать две или три такие колотушки да еще вдобавок все окрестные псы принимались лаять и выть.
Но не медные кольца, красовавшиеся па доме помер семнадцать, привлекли внимание Матиаса, а белевшая на одной из половинок двери выпуклая табличка, на которой черными буквами было написано: «Иоганна Бринк, акушерка».
Значит, в этом доме и в самом деле жила некая мадам Бринк. И эта мадам Бринк была акушеркой.
Матиас в раздумье опустил глаза, потом снова прочел табличку, потом опять опустил глаза.
Как видно, апрельская шутка, которую с ним сыграли, имела еще и особый оскорбительный смысл. Оскорбительный и... по правде говоря, гнусный смысл: пусть, мол, он, Матиас, свою молодую жену, с которой обвенчан совсем недавно, ищет у повивальной бабки!.. Гневный румянец залил щеки Матиаса, рука судорожно сжалась в кулак. Попадись ему сейчас негодяй, который осмелился так над ним поиздеваться, Лутц исколотил бы его до бесчувствия.
Матиас уже хотел было повернуться и уйти домой, как вдруг в голове у него мелькнула мысль, принудившая его остановиться.
А что, если он шутки ради войдет в дом и... поговорит с мадам Бринк?.. Может быть, через нее удастся напасть на след человека, разыгравшего с ним такую пошлую комедию...
Это была только мимолетная мысль, но Матиас, долго но раздумывая, решил так и поступить: он чувствовал, что какая-то таимая сила толкает его вперед.
Он вошел в большую прихожую с каменным полом; у стены стоял каток для белья, набитый для тяжести камнем. Узкая лестница, не то выкрашенная коричневой краской, не то потемневшая от времени, вела па второй этаж. В противоположной стене прихожей была двустворчатая дверь, на которой поблескивала медная дощечка. Матиас подошел поближе и снова прочел фамилию Бринк. Теперь и квартира была найдена.
Он все еще колебался — войти ему или нет, и принялся шагать из угла в угол передней; вдруг с улицы появилась девочка лет десяти и направилась прямо к квартире мадам Брипк, не обращая внимания на человека, прохаживающегося в передней. Распахнув наружную дверь в квартиру, она постучалась во вторую. Открыли ей не сразу, спустя некоторое время.
Матиас быстро вошел вслед за девочкой, чтобы не стучать второй раз,— ведь дверь все равно уже отперли. Он попал в маленький коридорчик, из которого через открытую дверь, завешенную коричневыми портьерами, видна была просторная гостиная. Открывшая на стук девочка-подросток сейчас же вернулась в комнату, не заметив чужого человека, а младшая стала в коридорчике снимать шляпу.
Матиас хотел было спросить, можно ли видеть мадам Брипк, как вдруг голос, донесшийся из комнаты, настолько его поразил, что он невольно подался вперед, раздвинул портьеры и огляделся вокруг... Еще несколько шагов — и он очутился в гостиной.
Здесь было две двери — одна налево, другая направо,— они, как видно, вели в другие помещения. Одна из них была открыта, и на пороге ее только что появилась молодая женщина в легком домашнем платье; покачивая на руках спеленутого ребенка, она спокойно что-то говорила девочке, открывшей дверь.
Матиас с первого взгляда не узнал эту женщину. Но он знал ее голос. Спотыкаясь, сделал он еще несколько больших шагов вперед. Только теперь его заметили. Душераздирающий крик вырвался из уст молодой женщины; еще немного — и дитя выпало бы у нее из рук. Она пошатнулась и, ища опоры, прислонилась к комоду. Это была Лепа Лутц...
Муж и не мог бы ее узнать с первого взгляда: она высохла как мертвец, превратилась в тень. В ее впалых щеках не осталось ни кровинки, глубоко ввалившиеся глаза были окружены темными тенями. Казалось, она полгода пролежала тяжело больной и только что поднялась с постели.
Долго ни один из них не мог произнести ни слова. Молодая женщина, не отрываясь, смотрела на стоящего перед нею человека, как будто видела страшный призрак, внезапно выросший из-под земли. Она словно превратилась в каменное изваяние; ни малейшее движение не говорило о том, что в этом теле есть жизнь, даже глаза глядели мигая... Потом она вдруг стала сгибаться ниже, ниже и, наконец, рухнула на колени, как подкошенная...
Матиасу тоже казалось, что перед ним призрак. Ведь то, что он видел, могло быть только во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111