Он бродит по дальним окраинам города, по окрестностям — без цели, голодный и усталый. Утром уходит из дому, возвращается вечером. Ночи он проводит на узком и коротком диванчике в прихожей, закрыв дверь в спальню.
Когда он на третий день утром появляется в мастерской, все видят, что он был болен. Да он и сейчас еще болей. Об этом говорит его бескровное лицо, тусклый взгляд. Мастер Виттельбах спрашивает с участием, как его здоровье. Но Матиасу вопрос кажется подозрительным, он отвечает коротко и грубо. Весь он исподтишка следит за подмастерьями — не узнали ли о нем что-нибудь? Ничего определенного ему заметить не удается. Среди них как будто предателя нет, а может быть, он до поры до гремени помалкивает.
Когда в полдень Матиас выходит из мастерской, его бегом догоняет Конрад Губер, хватает его за руку и спрашивает, что с ним случилось: лицо его, по словам Губера, напоминает лицо помешанного, сбежавшего из дома умалишенных, или убийцы, мучимого угрызениями совести... Матиас вырывает руку, велит другу оставить его в покое и устремляется прочь...
Вечером он случайно сталкивается со своим недругом.
На углу Люхике-ялг и улицы Нигулисте перед ним вдруг появляется Берта Виттельбах — она как будто здесь его поджидала. Подмастерье хочет пройти мимо. Но барышня преграждает ему путь.
— Вы были больны, господин Лутц?
— Да.
— Это видно по вашему лицу.
— Возможно.
— Лх да, вас ведь нужно поздравить, господии Лутц! Как здоровье вашей супруги и сыночка?
Лутц отпрянул назад, словно ему плюнули в лицо. И тотчас же в голове его молнией пронеслась мысль: вот кто предатель!.. Иначе откуда бы она знала то, чего не знают другие?.. И она была, насколько он знал, его единственным врагом... Она нарочно я^дала его здесь, чтобы оскорбить своей злорадной насмешкой.
Матиас, не говоря ни слова, прошел мимо.
Ему вдогонку раздался короткий, резкий взрыв смеха, словно удар хлыста.
Едва успел Матиас войти к себе домой, как появился Конрад Губер.
Его лицо хранило серьезное, почти неприязненное выражение. Войдя, он сразу же взглянул на дверь второй комнаты. Дверь была закрыта. Конрад молча надел Лутцу на голову только что снятую шапку, взял друга под руку и увел из дому.
— Мы поужинаем где-нибудь в городе... Ты должен поделиться со мной... я уже знаю...
— Знаешь?
— Да, узнал несколько минут назад.
— С кем же ты говорил?
— С той особой, которая только что тебя поздравила. Она встретилась мне по дороге и велела мне тоже поздравить тебя. Еще немного —- и я бы задушил ее... Я ей так ответил, что у нее сразу отпала охота пускаться в разговоры.
Они молча зашагали к трактиру. Маленькая, тесная комнатушка, где они провели вдвоем так много вечеров за дружеской беседой, оказалась свободной. Стояла чудесная весенняя погода, и харчевня была почти пуста.
Конрад заказал ужин и пива.
Когда все это было принесено, Губер, заперев за слугой дверь, уселся и стал смотреть на Матиаса пристальным, сочувственным и в то же время вопросительным взглядом.
«Неужели это ты, мой здоровый, веселый парень?» — казалось, говорил этот взгляд.
Лутц не обращал на него внимания. Его, видно, интересовали только бутылки. Он налил себе полную кружку и выпил ее отрываясь. Он давно уже не пил пива. После того как Губер немного отхлебнул из кружки, Лутц ее снова наполнил, выпил до дна, а вскоре опорожнил и третью.
— Что ты узнал, Конрад? — наконец спросил он.
— Что твоя жена уже дома и что у нее сын,— ответил Губер.
— Это правда. Ты удивлен?
— Я не удивлялся бы, если бы не видел, какое лицо у тебя и у девицы Виттельбах. Посмотрев на вас, я понял, что дело неладное.
—- Как так, Конрад? А само событие тебя даже не удивляет?
— По правде говоря Я видел, что это должно произойти, и считал, что и ты видишь, но как отец будущего ребенка знаешь, что все в порядке. Я кое-что заметил уже через несколько дней после твоей свадьбы. Но, так как это меня не касалось, я ни тебе, ни кому другому ничего не говорил. А по временам... должен признаться... я почти сомневался, не ошибся ли я...
— Ты не ошибся. Но ребенок этот не мой,— сказал Матиас", резким движением наполняя кружку.
— Тогда говори, Мати! И Лутц стал говорить.
Он говорил с таким жаром, словно это доставляло ему радость, словно он видел утешение и спасение в том, чтобы поделиться с другом своим горем.
Губер слушал, не произнося пи слова. Чем дальше развертывался рассказ Матиаса, тем больше багровело лицо Конрада. И когда рассказчик наконец умолк, экспансивный немец вскочил и, ударив кулаком по столу, крикнул:
— Что ты сделаешь с этим человеком?
— А ты что бы сделал?
— Убил бы его!
Лутц молчал, опустив глаза. На губах его мелькнуло нечто вроде злобной, жестокой, угрожающей усмешки, но тотчас же исчезло. Конр^Д видел перед собой бледное, бескровное лицо, на котором ничего нельзя было прочесть,— оно было холодно, спокойно, мертво.
— Нет, видно, в вашей стране ни справедливости, ни закона,— продолжал Конрад Губер, запинаясь от волнения.— Всеми правит одно сословие, ничтожная горстка знати, и власть ее не знает ни границ, ни меры! Как захотелось помещику, как он повелел, что бы ему ни взбрело на ум, какая бы ни явилась прихоть — все должно быть исполнено! Помещик творит полный произвол, он может распоряжаться и судьбой и имуществом людей любого другого сословия. И ваши помещики этими привилегиями пользуются вовсю,— их не стесняет ни высокое образование, ни христианская вера, пи христианская мораль, хоть дворяне и уверяют, что она — их опора и светоч. Да тут у вас прямо Азия! Хуже, чем Азия. Азиатские тираны и не знают, что, угнетая народ, творят насилие, они считают, что таков самим богом данный строй и порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111