насмешки, советы — где занять и где подработать — скрещивались в воздухе с пронзительными взглядами в сторону молодых актрис, торопливо глотающих обед перед дневной репетицией или уроком в драматической школе. Все знали тут друг друга как облупленных, степень таланта, заработки и любовные дела были ведомы каждому, комедиантство и притворство принимались только как чистое искусство, да и то на высшем уровне. Хозяин был будто отец родной, верящий в их будущее, молодежь должна была платить ему за это благодарностью, совсем не обременительной при взаимной свободе. В более торжественных случаях Верней приглашал всю компанию к стойке и ставил своим питомцам стаканчик, расспрашивая их о работе, семейных и амурных делах.
Приходил сюда нередко и Аполлинер. Охотно прислушивающийся к самым последним сплетням, Аполлинер — умеющий пошутить, оставшийся в воспоминаниях со своим характерным жестом: смеясь, он прикрывал рот рукой, чуть оттопырив мизинец. Порою он вытаскивал Пикассо в итальянский ресторанчик на ближайшей площади, где можно было получить спагетти и равиоли — маленькие пирожки с мясом. Более роскошно пировали, когда в ресторан заглядывал угольщик, втайне вздыхающий по Фернанде, время от времени он приглашал всю компанию на обильный ужин с вином. Когда пустота в карманах была настолько катастрофической, что даже не на что было приготовить ризотто, утром у дверей Пикассо появлялась банка сардин, хлеб и бутылка вина, подкинутые сердечным другом Ажеро, художником и керамистом, который после смерти Сезанна все свое обожание и любовь перенес на молодого Пикассо.
Но постепенно горизонт начал проясняться. У Пикассо уже покупал не только старый выжига Сулье, владелец магазина кроватей, помещавшегося напротив цирка Медрано; все чаще заглядывали к нему любители и покупатели. В кругах любителей рекламу ему делал Вильгельм Уде, начинающий тогда свою карьеру собирателя и открывателя талантов, тот самый, который потом способствовал славе «таможенника» Руссо и Серафины, большой удачник в этой области, единственный, пожалуй, в истории любитель и собиратель произведений художников-примитивистов, у которого была служанкой старая дева с необычайными художественными способностями: это была Серафина, прозванная Ясновидящей, картины которой висят ныне в музее современного искусства. Так вот этот Уде преданно принимал все метаморфозы Пикассо, веря в правильность его пути даже в критический момент создания «Авиньонских девушек». Да и Воллар, вошедший в историю как страстный любитель и собиратель произведений Сезанна, закупил большое число картин розового периода Пикассо, что-то около тридцати полотен, за две тысячи франков, что было смехотворной суммой в сравнении с той, в какую были оценены эти картины в последующие годы и как могли бы быть оценены ныне, но все же весьма значительной для молодого Пикассо, и для самого Воллара, которому долгие годы не удавалось реализовать с любовью собранные шедевры. Когда Аполлинер, восхищенный живописью Пикассо, напечатал похвальную рецензию на его выставку, он был уже не первым в ряду будущих ценителей. Живой, умный и зоркий критик «Ла ревю бланш», Фагю, сделал ставку на Пикассо сразу же после его «первого бала», то есть после первой выставки у Воллара, и уже в 1901 году оповестил избранных читателей этого журнала о появлении новой звезды в живописи.
Заметил его и Феликс Фенеон. Трогательно преданный друг преждевременно умершего Сера, обожатель Лотрека и опекун «пророков».
Ошеломленный безалаберностью и буйством чувств, царящим в среде молодых художников, бунтарскими настроениями и полным отсутствием почтения к общепринятым авторитетам, Аполлинер должен был пережить глубокий шок при столкновении с их творчеством. Эта живопись действовала на его чувства, волновала и заставляла задумываться, и вскоре он решил стать ее апостолом. Одновременно она пробудила в нем самом доселе не осознаваемую потребность обновления художественных средств, явилась предостережением, заставила пересмотреть взгляды на любезный его сердцу символизм, царящий в поэзии и искусстве вообще, дала ему великолепное ощущение того единого, что объединяет все области искусства.
Молодая художническая среда стояла тогда во главе артистического авангарда, во всяком случае в первом десятилетии нового века. В то время, как в поэзии все еще царят короли символизма, Анри де Ренье, Метер-линк, Рене Гиль, Верхарн, и длится неустанный, хотя и посмертный культ отца символистов, Малларме,— в живописи давно уже перестали оглядываться на сопутствующих им «пророков». Правда, мэтры импрессионизма пользуются положенными им и трудом добытыми почестями, но влияние их на художественную молодежь все слабеет. После атаки буржуа теперь им приходится отбивать атаку фовистов, «дикие» осаждают их со всех сторон, теперь уже они, эти «дикие», навлекают на себя смех и издевки официальных жюри и выставочных завсегдатаев. Но редеют и ряды фовистов, и как раз в самый разгар боя. Почитатели Ван Гога, с обзорной выставки которого Вламинк вышел потрясенный до глубины души и в полуобмороке, редеют после очередных выставок Сезанна, послуживших строгим примером дисциплины, отречения и величия. Не признанные при жизни, эти патроны молодой живописи познают теперь посмертную славу, их страдальческие лица призывают к труду новых мучеников, узловатые пальцы указывают дорогу, ухабистую, тяжелую и — ненадежную.
Литературная молодежь. Сначала Поль Фор, потом Клодель, Фарж, Валери, Франсис Жамм и Андре Жид, выпускает свои первые сборники, когда еще победно реют знамена символистов, только Клодель, пожалуй, наиболее яркая индивидуальность среди этих имен, переживает в этот период потрясение, вызванное появлением поэзии Рембо, остальные же еще не решаются взглянуть с должным трепетом в головокружительную пропасть поэзии, которую разверзает перед будущими поколениями творчество еще непостигнутого гения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95