Светская жизнь в эту эпоху отличается оживленностью. На изысканных приемах у Вильгельма Уде превозносят примитивистов и обсуждают, при молчаливом и умном одобрении хозяина, первые озарения кубизма; у Воллара, за пикантными кушаньями, напоминающими о далеких островах, родине хозяина, можно раскатисто смеяться на глазах у Сезаннов, Боннаров и других бородатых мэтров, полотна которых в фантастическом беспорядке, но зато с большой любовью развешивает у себя этот необыкновенный маршан. Его курчавую голову, плоский и вздернутый нос, глубоко сидящие маленькие глазки и огромную фигуру, то с кошкой на руках, то среди груды картин рисуют величайшие художники того времени. Сезанн заставлял его позировать сто пятнадцать сеансов, запечатлели его и Боннар, Морис Дени и Ренуар, потом возьмет его в кубистическую обработку Пикассо, и портрет этот будет одной из первых попыток, проводимых на ощупь и категорично и названных потом по-ученому аналитическим кубизмом. Маршанам Пикассо вообще везет, хотя их подопечный много брыкается и ни к кому не хочет идти в неволю, но зато он охотно рисует тех, кто не раз доводил его до белого каления своей скупостью и мелочностью. Так, на одном из полотен Пикассо очутился случайный торговец картинами, владелец матрасной лавки, Кловис Саго. Потом Канвейлер, молодой немец, прославившийся впоследствии как главный кубистов, покровитель Хуана Гриса и Брака, автор воспоминаний и монографий об этих художниках, тот самый, чьи визиты и яростный торг доводят Пикассо то до приступов бешенства, то до состояния полнейшего уныния — и этот добился портрета у Пикассо.
Получают свои изображения друзья и покровители. Уде до того похож на себя на картине, выполненной в кубистической технике, что один американский критик узнал его в кафе только по знакомству с портретом, сделанным Пикассо; Гертруда Стайн заплатила за свой великолепный портрет дюжиной сеансов в мастеоской славного Пабло, во время которых разговаривали об искусстве, болтали о жизни и слушали, как Фернанда читает вслух басни Лафонтена. Галерея портретов друзей растет с каждым днем.
Субботы у Гертруды Стайн во флигеле на улице Флерюс пользуются большой популярностью у банды с Монмартра и людей искусства за пределами этого круга. Мисс Гертруда, тогда еще неизвестная, но уже многообещающая молодая писательница, мужского образа жизни и логического ума, воспитанного на естественных науках, оригинальная и независимая в суждениях ценительница новой живописи. Она и ее брат Лео одни из первых приобретают произведения Пикассо и Матисса, а потом Хуана Гриса. Они становятся друзьями художников, бывают у них в мастерских и приглашают к себе, их субботние приемы, на которых толпятся художники, критики и журналисты разных наций и масштабов, являются местом сшибки эстетических теорий и темпераментов. Здесь бывает Уде в компании элегантных, но молчаливых немецких юнцов, бывают Пикассо с Фернандой, с пройдохой Маноло и другими испанскими приятелями, бывает Брак, один или с подругой, навязанной ему Пикассо, обладающим даром свата, бывает рассудительный и опрометчивый в суждениях Матисс. Тут много американцев, все самое интересное в американской интеллектуальной элите, находящейся проездом в Париже, так что без преувеличения можно сказать, что в салоне этой трезвой, полной такта женщины, с несколько тяжеловатой и лишенной кокетства внешностью, совершилась одна из первых попыток сближения американского и европейского образа мышления, американского и европейского видения и чувствования. Ныне в Париже, где кишат американцы, куда старые американские писатели приезжают на уже традиционные «парижские каникулы», часто забывают, что приезжие в стиле молодого Хемингуэя с коротко подстриженными волосами и фигурой боксера, любящие крепкие напитки и не боящиеся скандала, являлись тогда еще редкостью в парижских кафе.
И что в кругах художников. Людей молодых, но чувствующих себя старыми европейцами, вызывали они неприязнь в сочетании с легким чувством превосходства. Так что на встречах у Гертруды Стайн, где не было ничего от приподнятости и излишней интеллектуализированности, верховодила богемистая монмартрская Европа, испанские представители которой в лице тощего Пишо и ловкого Пикассо часто заключали вечер сольными испанскими танцами, игрой на гитаре и пением. Широко открытые по субботам двери флигеля на улице Флерюс в остальные дни недели приоткрывались лишь для избранных.
В один из таких дней Аполлинер привел к Стайнам Мари Лорансен. Мисс Гертруда, нелицеприятная и впечатлительная ко всякой красоте, а в особенности к той, которая присуща парижским девушкам, недосягаемой для американок, сразу попала под обаяние Мари. И пожалуй, только она, кроме экзальтированной, старомодной и очень хорошо воспитанной мадам Луизы Фор-Фа-вье, оставила нам образ Мари Лорансен, близкий к тому, который увидел восхищенными глазами Гийом Аполлинер. Она показалась Гертруде Стайн очень интересной. «Они были необычайной парой»,— писала она. То, что Фернанда называла пронырливостью, Гертруда Стайн приняла как вполне естественную вещь. Любопытство кажется ей скорей добродетелью, нежели пороком, так что она вполне объективно отмечает, как Мари, почти приткнувшись лицом к картинам, разглядывает их поочередно и внимательно, вообще не замечая тех, кто находится вне пределов ее слабого зрения. «Мари Лорансен была страшно близорукой и разумеется никогда не носила очков, да и мало французских женщин, мало французов носило их в то время. Она пользовалась лорнетом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95