И правда, есть из чего выбирать! Почти все они вышли из бедных семей, откуда не могут ждать никакой денежной помощи, речь их проста, часто даже груба, нужда кажется им естественным состоянием, а сами они слишком молоды, чтобы бояться, что она их сломит. Недостатки красноречия, как это часто бывает у художников, возмещает язык жестов, их устраивают простые развлечения, они непритязательны в еде, любят вино и женщин. В распутную ночную жизнь потаенных уличек Парижа они входят со здоровым аппетитом молодых парней из провинции. Когда Брак, Фриш и Вламинк идут вместе по Монмартру, рослые, сильные, широко шагающие по тротуару, прохожие уступают им дорогу. Пикассо может чувствовать себя в безопасности с таким эскортом. Среди своих этих парней называют «школа атлетов», мода на тщедушность ушла вместе с отвергнутыми прелестями конца века, теперь ценятся сила, здоровье, физическая выносливость. Пикассо фотографируется в своей мастерской с обнаженной грудью, в коротких штанишках, в позе боксера, готовящегося к трудному матчу, культ спорта, столь характерный для Вламинка, становится уже поговоркой. Они любят одеваться по-рабочему, просто, в парусиновую одежду и шапки, к «художнической» позе относятся с пренебрежением. Аполлинер охотно таскается в их компании и хотя ниже их ростом, но зато крепко сколочен и чувствует себя бодрее, чем обычно, а фигура у него, как утверждает Гертруда Стайн, красивая.
Вламинк, пожалуй, наиболее примитивный из них всех, при каждом удобном случае демонстрирует свою неприязнь к музеям, этим кладбищам искусства, свою Страсть к езде на велосипеде и отвращение к теоретизированию.
Но зато какая выносливость! Кому бы еще захотелось ночью брести из Парижа в Шату, где он живет с женой и двумя детьми, только потому, что ему пришла охота провести вечер с друзьями! У кого еще столько уверенности, что он идет по правильному пути, воспринимая живопись так же прямолинейно и стихийно, как любовь и голод; кто с такой естественностью, как он, будет переходить от живописи к писанию романов и воспоминаний, держащихся на темпераменте, а не на стиле или культуре, несколько томов которых оставил после своей смерти этот дерзкий «дикарь»! Таков Вламинк. Брак, о котором в старости будут говорить, что он хитрец и эгоист, неразговорчив, но принадлежит к тем молчальникам, которые явно склонны к афоризмам, его афоризмы из области искусства живут и поныне, как одни из самых умных мыслей, высказанных художниками. Аполлинер ценит его сжатый стиль, в котором содержится интенсивная и все еще живо пульсирующая пытливость художника. Ведь это же Брак, автор известных формулировок: «Я люблю принцип, который поправляет переживания», «Чувства деформируют, рассудок формирует», «Прогресс в искусстве основывается не на расширении, а па знании границ», Под обаянием Брака и в дружбе с ним, тесной до утраты границ индивидуальности произведений, несколько лет находился даже Пикассо, обычно такой одинокий в своих поисках и такой независимый. Впрочем, это был момент, психологически благоприятствующий дружбе. Те, кто считает «Авиньонских девушек» первой по-настоящему собственной картиной Пикассо, знают также трагическое одиночество последовавших после этого месяцев. Быть может, труд по перевоплощению мира в кубистическое видение первоначально превышал силы одного, хотя и самого гениального художника? Во всяком случае, после первой растерянности, когда Брак, еще год назад, пожалуй, резче всех высмеивавший Пикассо, выставит затем в 1908 году, перебежав дорогу Пикассо, картину, построенную на том же самом принципе, что и виденные им год назад «Авиньонские девушки», Пикассо уже не даст Браку уйти и не покинет его весь период кубистической эволюции до начала войны, которая замкнет эту дружбу на вокзале в Авиньоне, причем основательно, никогда ни один из неразлучной двоицы не сделает попытку найти потерянные от нее ключи.
К самой старой группе. К членам-основателям новых направлений в искусстве, фовизма, а потом и кубизма, принадлежит также Андре Дерен, уравновешенный, умный слушатель Эколь Сентраль, вовлеченный, как это иногда бывает, в водоворот живописи, направлением, совершенно не отвечающим его наклонностям, которые лишь потом только обрели свое выражение: неуклюжая, витальная, но искренняя страсть Вламинка, самого самобытного из «диких» в смысле совпадения темперамента и направления, втянула Дерена в живопись так сильно, что в один прекрасный день он обрел в ней славу почти мэтра мэтров. Но только тогда, когда преодолел программную и чуждую его натуре «дикость».
Сравнительно быстро разочаровавшись в той разнузданной свободе фовизма, он поочередно подчиняется суровым правилам кубистской живописи, являясь одним из ее основателей наряду с Пикассо и Браком. Потом оставляет ее еще быстрее, чем фовизм, отходит от нее с чувством, что он был обманут или, вернее, дал себя провести. «Я был большим дерьмом, чем все остальные», говорит он и начинает наконец писать согласно своему собственному вкусу, сложившемуся под влиянием картин старых мастеров. Не реагируя на насмешки Вламинка, он регулярно копирует в Лувре, старается проникнуть в секреты гениальности, неутомим в своих исканиях, перекидывается от французских и итальянских примитивистов к мастерам готики, восхищается помпей-ским искусством и «таможенником» Руссо, извлекает прок из уроков Сезанна, не отказываясь от соблазнов, рассеянных импрессионистами, слишком многое нравится ему, чтобы он мог решиться на какой-то выбор; кухню и технику живописи он ценит так, что если бы не уравновешенность, он и в этом отношении достиг бы настоящей виртуозности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95